Дробь

Пахнет толпой, полиэтиленом, пластиком, пылью. Кругом шум и мельтешащие картинки, будто бы мир вокруг скроили сплошь из 25ых кадров. Какие–то безумные авангардисты снимали этот мир. А я шлепаю по разбитому асфальту. Испачканная обувь и брызги грязи на джинсах почти до самых колен. Мельтешащие перед глазами мамочки с безразмерными колясками, затрудняющие и без того затруднительный путь. Морда провинциального города разбита рытвинами и язвами дыр в дорогах, трещинами и прочими шрамами и увечьями. Повсюду текут весенние ручьи, грязное месиво, фарш из окурков, песка и воды. И это вызывает во мне оголтелую ненависть и ядерный заряд остервенелого раздражения и дискомфорта. Хотя, казалось бы, всего несколько лет назад я был бы безмерно рад подобной погоде, натянул бы свои самые высокие резиновые сапоги и отправился бы со своими дружками измерять глубину луж, строить плотины из картона, пускать корабли из пивных крышек, пенопласта и прочего близлежащего мусора. Буйствовал бы и веселился в сырых носках.

Многие пляшут на костях многократно изнасилованной истории, теплыми воспоминаниями горестно оплакивая расплывшийся, словно капля ртути, советский союз. Я не силен в политике, и мои размышления о правом и левом фланге, изложенные выше, лишь подтверждают мое дилетантство в этой области (как, в принципе и в любой другой), однако с высоты своего крошечного жизненного опыта, я считаю необходимым поблагодарить разрушителей державы за всю ту атмосферу постапокалипсиса и тотальной разрухи, которую они нам подарили. Где еще мы, малолетние нищеброды 90х, могли найти столько плацдармов для своих игрищ, кроме как на заброшенных пост–советских и пост–перестроечных недостройках, забытых в лучшем случае на уровне первого этажа, чаще же всего где–то в области фундамента. Сколько заброшек, полуразрушенных домов культуры, заводов и богом забытых коттеджей было нам даровано. Руины советского союза — идеальное место для игры. Я могу вспомнить тысячу и один эпизод из детства, связанный с ними. Мы носили наимоднейшие пестрые наряды, купленные на китайских рынках, плясали под Army of Lovers, замачивали пивные бутылки в горячей воде, пидорасили их железными щетками, а затем несли их в пункты приема стеклотары, чтобы выменять на пару–тройку тысяч рублей, напокупать жёвиков с переводками и забить свои первые рукава.

Я помню, как долго выпрашивал велосипед. И вот однажды, мой отчим, пешком возвращаясь с молокозавода, где он работал слесарем, брел по трассе вдоль огромной городской свалки. И в куче разноцветных мусорных пакетов, ржавого чермета, тряпок, старой мебели и прочего дерьма он увидел в у смерть ушатанный велосипед «Урал». Он протащил его несколько километров до дома и вручил мне, после чего я закатил дикую истерику, категорически отказываясь кататься на ржавом, разбитом велосипеде с приваренной левой рамой, кривым рулем, отсутствующими спицами в колесах и спущенными камерами. Однако отчим умел ловко осадить непокорного и своенравного ребенка (как милосердный Господь умел совладать с «жестковыйным» израильским народом) - он попросту залепил мне несколько наисочнейших лещей и запер в туалет, предварительно выключив там свет. И когда первые протестные и бунтарские порывы во мне поугасли, и я, тихонько хныча, свернулся калачиком на полу туалета рядышком со стиральной машиной, он открыл мне путь на свободу. Со временем я смирился и даже дал «Уралу» вторую жизнь: поставил спицы, подлатал и накачал камеры, где надо подтянул и смазал, сменил резину, перекрасил раму в ярко синий, поставил катафоты и рассекал по городу на ди–ай–вай велосипеде, которому мог бы позавидовать любой из ныне живущих хипстеров. И это тоже дар смерти советского союза.

Мы забирались в частный сектор, пролазили сквозь решетки и дыры в заборах и нещадно поглощали халявные клубнику, малину и крыжовник, набирали полные карманы стручкового гороха и яблок, да даже простые огурцы вырывали из теплиц. Набирали полные банки жуков–пожарников, устраивая им вечеринку с дождевыми червями, гусеницами и бескрылыми оводами. Слушали на трёхкнопочных кассетных плеерах scooter и перематывали кассеты карандашом, чтобы не сажать батарейки попусту. Читали тайком от родителей «Спид–инфо» и «Эммануэль», смотрели видео–кассеты с немецким поревом. Рубились в «Кворум», в денди и сегу.

Помню, как искал за городской стоматологией шприц для пары торчков, сидящих у моего подъезда, парень и девушка очень просили, чтобы я принес его им. Правда, когда я вернулся с целой горстью использованных шприцов, найденных в канавке неподалеку, ребята уже скрылись в неизвестном направлении. Само собой я рассказал об этом дома и получил еще несколько лещей от отчима и двухнедельный домашний арест.

Мы любили ходить к заброшенному дому культуры «Дружба», где разбивали стекла, ломали пустующий кинозал, разнесли бар в щепки, крушили стулья. И пока ребята постарше парой этажей выше пыжали с пакетов клей, мы пинали спящих бомжей, а потом носились от них по всему дому культуры, как минотавр от Тесея по критскому лабиринту.