Дробь

Личности нет. Как нет и человеческой единицы. Я ноль, зато на меня нельзя делить. Я пазл, собранный из неподходящих друг к другу деталек. И хули толку с того, что я прочитал всего Кафку, могу цитировать Ницше и знаю стихи Байрона наизусть? Толку нет. Хули толку с того, что я пересмотрел сотни фильмов всяких триеров, кроненбергов, линчей, шванкмайеров, кубриков, форманов и джармушей? Толку нет. Хули толку с того, что я выкачал из интернетов тысячи гигабайт самой разной музыки? Толку нет. Это все попытки наполнить внутреннюю пустоту всяким сблёвом. ПСЕВДОИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМ. ПСЕВДОЭСТЕТИЗМ. ПСЕВДОЭЛИТАРИЗМ. ПСЕВДОЛИЧНОСТЬ. ПСЕВДОЧЕЛОВЕК.

Это все «гнилье и параша» в голове моей и на теле моем — всего лишь ненависть к своему телу и к своей неполноценной личности, попытка отвлечь внимание от своей душевной УЩЕРБНОСТИ и тонн загнивающих эмоций в башке.

Если я улыбался — я пиздел, если я был обходителен и мил — я пиздел, если я вел себя застенчиво и скромно — я пиздел, чтобы я не делал — я пиздел, я и сейчас в очередной раз напиздел. ЧЕЛОВЕК–ПИЗДЕЖ. Откровенным я могу быть только будучи упитым в говно или обсаженным баклофеном. А по–другому не получается, по–другому не будет, дальше только так. Хотя и дальше нихуя уже не будет.

Про мою жизнь можно было бы написать нудный экзистенциальный роман по типу «Тошноты» Сартра или «Чумы» Камю, только назывался бы он «Отчуждение» или «Отчаяние» и его бы никто не читал, потому что он был бы жутко скучным и неинтересным. Как эта писанина.

Такой вот МАНИФЕСТ ШЕПОТОМ.

Откровенным я могу быть только будучи упитым в говно или обсаженным баклофеном.

Обсаженным. Баклофеном.

На засранном столе прямо у меня перед глазами лежит упаковка баклофена по 25 мг. Я откупориваю крышку, высыпаю все в рот, делаю глоток горячего чая. Самое лучшее и самое волевое решение в моей жизни. Я даже не дрогнул, слишком давно я этого хотел, слишком часто я об этом думал, слишком детально планировал. Давно пора было переходить от мысли к действию. И вот, ни один мускул не занервничал, гладко. Они уже растворяются в моем желудке, всасываются в кровь, скоро я крепко, очень крепко и надолго, очень надолго засну.

Я закрываю дверь комнаты на шпингалет.

И Ницше нашептал мне о том, что «ходит стародавнее предание, что царь Мидас долгое время гонялся по лесам за мудрым Силеном, спутником Диониса, и не мог изловить его. Когда тот наконец попал к нему в руки, царь спросил, что для человека наилучшее и наипредпочтительнейшее. Упорно и недвижно молчал демон; наконец, принуждаемый царём, он с раскатистым хохотом разразился такими словами: «Злополучный однодневный род, дети случая и нужды, зачем вынуждаешь ты меня сказать тебе то, чего полезнее было бы тебе не слышать? Наилучшее для тебя вполне недостижимо: не родиться, не быть вовсе, быть ничем. А второе по достоинству для тебя — скоро умереть».

Я оставляю вместо предсмертной записки на салфетке пастой стишки, нелепые, некуклюжие стишки: