Дрова, которые горят

Человек постоянно пытался понять, куда ж он всё-таки карабкается, но до конца так и не мог этого осмыслить. Он знал, что лезет на горы для убийства. Вершина горы должна была стать местом преступления. Это было совершенно ясно. Туманной оставалась только личность жертвы. Сначала человек считал, что проходит через всё это (совершенно сознательно, надо сказать) чтобы убить некоего своего врага. Какого-то абстрактного, а может быть и очень даже определённого злыдня, с которым условились встретиться в таком труднодоступном и неподобающем месте для пущей важности события, чтобы была такая дуэль всей жизни, не больше, не меньше. И не убить даже целью было – победить. В таких ситуациях обычно используют это слово. Историю пишут победители, поэтому он и считал своё дело правым, единственно верным и заслуживающим уважения и всех тех жертв, которые приносили этой своей тернистой дорожке. Однако в какой-то момент другое начало приходить ему на ум. Именно приходить, само по себе, человек совсем не звал такие мысли. Просто что-то то ли снаружи, то ли изнутри начало нашёптывать на ухо – а враг ли? Когда такое стало случаться, человек особенно много времени повадился проводить на своих перекурах, и чем больше думал, тем яснее осознавал – врага-то я побеждаю, это уж как пить дать. Да только убиваю я не его. Касаюсь чего-то совершенно другого. Враг-то вообще не здесь, не с нами, как и гора эта. Его нету, но он вечно вокруг. Где бы и с кем бы я ни был. Идёт по пятам, не оставляя следов, не производя ни звука, никак себя не выдавая никому, кроме меня, да и то очень изредка. А убиваю я самого близкого друга. То есть настоящего, который вот тут, со мной, чуть ли не в соседнем доме живёт да на работу в одном автобусе ездит. Он смеётся вместе со мной, водку пьёт по праздникам за компанию, денег вот 100 рублей одолжил вчера. Милейший он человек, на самом-то деле, весёлый такой, добрый. А я что? Я – просто герой. Я врага побеждаю, некоего летающего, душевны помехи вызывающего, побеждаю, да. Только кол в сердце будет у совершенно другого существа.

В моменты прихода таких мыслей человек хотел бросить всё и сбежать ко всем чертям с этой треклятой горы и не вспоминать о ней боле. Да только что-то кружилось вокруг, то ли ветер, то ли снег, то ли осеннее утро, полное дождей и пробок на дорогах, то ли ещё что похуже, и заставляло стоять. Спускать всё это на тормозах. Плакать, самобичеваться, путешествовать отнюдь не туристом по блокадным Ленинградам, но не отступать. Ни под каким предлогом. И человек стоял так вот, замерев, скрипя зубами, с дикими ручьями слёз на лице, и не мог сделать ни шагу вниз, обратно по своей незавидной тропинке. Подолгу стоял так. Потом, наконец, брал себя в руки. И карабкался дальше.

А далее вдруг, совершенно внезапно, случился один день, ничем не примечательный на первый взгляд. И всё было обычно-праздно, карабкался себе человек дальше да карабкался. И тут, совсем неожиданно, докарабкался до вершины. Сам ошарашился немало, ибо тропка-то вроде, пока шёл по ней, и не планировала кончаться, и вдруг раз – и всё. Финиш.

Подивившись этому, осмотрелся человек на вершине своей. А на вершине ничего и нет. Валуны всё те же лежат, камни поменьше, снежком немного припорошено, да и всё. Только дорожки вверх больше не видать. Странное дело, подумал человек. Вроде и не с чего, а всё ж совсем не так свою вершину человек видел.

И снова повисла на шее его многотонным камнем длинная пауза ужаса. Понял человек, что теперь-то надо что-то делать, что вот теперь-то уже не отвертишься, что кончились все горные отговорки. Домыслы свои не котируются более. Средства достигнуты, теперь нужно хватать свою цель. А руки-то тут и задрожали. И желание было вот сейчас, ни секунды не медля, забраться под стол, словно в детстве и прятаться там от всего мира, от происходящего вокруг, только не было на вершине горы никакого стола. Слёз тоже не было, как и разочарований, и геройства, всё осталось на той дорожке. А на вершине дискомфортов сиих не имеется, тут и лагерь уж можно разбивать. Да что там, хоть дом возводи, да живи себе поживай, да добра наживай. Но не за тем на гору человек поднимался.

Сковала необходимость действия. По рукам и ногам связала. В смирительную рубашку трезвости сунула в мгновение ока. И никак уж не выбраться, ни рукой, ни ногой не пошевелить, только если решиться на что-то. Но уж коли решиться, так больше уж всё, не вернуться обратно, ничего не исправить, просто сделать, смотреть это всё как кино, хоть и, может быть, страшное, очень уж личное, но просто кино, где в конце будут титры.

И стоял человек так, изнывая от связанности, и роиться в нём начало что-то другое, новое, незнакомое. Он начал ходить по вершине кругами, вперёд да назад, непонятно зачем – так казалось, а ему было ясно, он учился великому делу, самому главному на вершинах таких вот огромных немыслимых гор – он ходил взад-вперёд и, чуть слышно, учился не оставлять за собою следов.

И вскоре случилось – никто так и не умер.