Дрожь

Он обнимает меня, словно пытается защитить, когда вагончик фуникулера начинает движение. Вагончик заполнен только на четверть, здесь гораздо тише, чем бывает зимой. В нем едут профессиональные лыжники и сноубордисты, а также местные жители. Я оглядываю лица – проверяю, нет ли тут кого-то из наших детей, но еще рано, а они вчера вечером ходили развлекаться. Я снова занимаюсь сноубордингом и вполне могу еще попробовать сделать бэкфлип.

Мы плывем над чахлыми деревьями, деревянными сараями, в которых находятся механизмы, и кресельными подъемниками, которые сейчас не работают. Под нами бурным потоком несется река. Вода в ней не прозрачная, серо-голубого цвета, это фактически растаявший снег. Я думаю о другой реке – замерзшей реке, которая течет так медленно, что человеческий глаз неспособен уловить это движение. И о телах, которые возможно плывут по ней.

«Нет. Не думай об этом».

Вскоре мы оказываемся над линией деревьев. Яркие пурпурные цветы растут везде в альпийской тундре под нами.

– Мне здесь нравится, – говорю я.

– И мне тоже, – отвечает Кертис. – Я раньше здесь катался с сестрой.

Я выдавливаю из себя улыбку. Он почти не упоминает ее теперь, и я не знаю, думает ли он о ней или нет, а если думает, то как часто.

Мы пересаживаемся в другой вагончик, и он поднимает нас на ледник, где и летом можно кататься на лыжах. Температура воздуха здесь на целых двадцать градусов ниже, чем там, где мы садились на подъемник. Я бросаю взгляд в будку оператора, когда мы проходим мимо нее, и из нее на меня смотрят знакомые голубые глаза, что приводит меня в ужас. Мурашки бегут у меня по коже.

Но это только отражение Кертиса.

Глупо бояться. Мне уже пора бы привыкнуть, потому что по крайней мере раз в день мне здесь мерещатся или Саския, или Одетта. Это цена, которую мне приходится платить за угрызения совести.

Кертис не стал рассказывать своей матери то, что узнал про последние часы жизни Саскии. Как он мог? Вместо этого, после долгих споров, он отдал ей пропуск Саскии на подъемник и сказал, что его недавно нашел во время прогулки по горам один из местных жителей Ле-Роше. Это доказательство того, что она тренировалась на горе в день своего исчезновения. Ее смерть, хотя и преждевременная, была трагической случайностью во время занятия любимым делом.

Теперь этот пропуск на подъемник вставлен в рамочку и смотрит со стены в доме родителей Кертиса и Саскии, среди целой галереи ее фотографий. Каждый раз, когда мы приходим к ним на ужин, за нами наблюдает добрая дюжина голубых глаз.

Кертис берет меня за руку, когда мы идем по льду к сноупарку. Он качает головой при виде снежного покрова.

– Если еще подтает, то кататься будет не на чем.

В этом году все ледники в Альпах рекордно уменьшились из-за глобального потепления.

Тренировки начинаются в десять утра, но две девочки уже в сноупарке, разминаются.

– Они страстно хотят добиться успеха, – говорит Кертис.

– Я знаю, – улыбаюсь я.

Работа тренером дала мне новую цель в жизни. Может, я смогу помочь другим добиться того, чего не смогла добиться сама. А у этих двух девочек – моих девочек – для этого есть все данные. Они молодые, находятся в прекрасной физической форме, у них бойцовский характер. Главное – у них есть воля к победе.

Когда я наблюдаю за ними, на меня накатывает волна ностальгии. Дни, когда я сама принимала участие в соревнованиях, ушли в прошлое, а их время только начинается.

Джоди кладет ступню на канатное ограждение, чтобы выполнить упражнение на растяжку мышц задней поверхности бедра. А Сюзетт… Так, а чем это занимается Сюзетт? Она склонилась над своим сноубордом и что-то втирает в него. И создается такое впечатление, что она не хочет привлекать к себе внимания. Она встречается со мной взглядом и убирает то, чем мазала сноуборд, себе в карман. Это точно был не парафин для сноуборда.

А когда она ставит сноуборд рядом с другим и присоединяется к Джоди у канатного ограждения, я понимаю кое-что еще.

Это был не ее сноуборд.

Когда тренировка заканчивается, я рассказываю Кертису о том, что видела.

– Предполагаю, что это был воск для серфборда, – говорю я. – К счастью, он, похоже, не повлиял на катание Джоди. Я предупредила Джоди – так, что этого никто не слышал.

– И что она тебе ответила? – интересуется Кертис.

– Покраснела, а потом призналась, что вчера приклеила прозрачную клейкую ленту к краям сноуборда Сюзетт.

Он хохочет.

– Тебе это никого не напоминает?

– Я не знаю, следовало мне что-то говорить, или пусть сами разбираются.

– Меня не спрашивай. – Кертис внезапно становится серьезным. – Иногда я задумываюсь, правильно ли я вел себя с тобой и Саскией. Я несколько раз остановил тебя, не дал ей отомстить. Может, мне не следовало влезать.

– Кто знает? – отвечаю я легким тоном. – Мы не можем изменить прошлое.

– Так кто из них Саския и кто ты?

– Я еще не решила. Может, обе хороши. По крайней мере, стоят друг друга.

«Ты ничуть не лучше ее». Я до сих пор помню день, когда он это сказал. Он не понимает, насколько был прав.