Друг

И ты отнесся к этому совету очень серьезно. Ты писал для читателя, который был так же умен, как и ты, иногда даже умнее! Для того, кто был интеллектуально любознателен, кто имел привычку к чтению и любил книги так же сильно, как и ты. Для того, кто любил художественную литературу. А затем, с приходом Интернета у тебя появилась возможность читать отзывы реальных людей, среди которых ты с радостью находил тех, кто в большей или меньшей степени был похож на идеального читателя, которого ты себе представлял. Но были и другие – и таких было не один и не два, а весьма немало, – кто неверно, а в некоторых случаях даже совершенно превратно понял или истолковал то, что ты написал. Это оказывалось достаточно тяжело и в том случае, если такому читателю твоя книга действительно не понравилась, но так бывало отнюдь не всегда. Как и других писателей, тебя теперь регулярно поносили или хвалили за то, что вообще никогда не приходило тебе в голову, когда ты работал над тем или другим из своих произведений, за мысли, которых ты никогда не выражал и никогда бы не выразил, за то, что было прямо противоположно тому, во что ты действительно верил.

И это, сказал ты, привело тебя в замешательство. Потому что хотя ты и знал, что должен радоваться всякий раз, когда кто-то покупает твою книгу, благодарить судьбу за каждого читателя, который выбрал именно ее среди миллионов других, тебя, честно говоря, совсем не вдохновляет мысль о том, что какой-то читатель все в ней понял не так, как ты хотел, и ты предпочел бы, чтобы этот читатель вообще прочел не твое произведение, а произведение кого-нибудь еще.

– Но разве так было не всегда?

– Да, конечно, но в прошлом писатель мог об этом и не подозревать, это не было для него насущной проблемой.

– Но как же тогда насчет известного изречения Д. Г. Лоуренса[61] «Никогда не доверяй рассказчику, доверяй рассказу» и его слов о том, что задача критика состоит в том, чтобы спасти произведение от его автора?

– Знаете ли, под «критиком» Лоуренс не имел в виду самозваного критика. Хотелось бы мне почитать отзыв обыкновенного читателя, который спас бы книгу от ее автора.

Позвольте мне сыграть здесь роль адвоката дьявола. Представим, что я пригласил кого-то на ужин и приготовил для него изумительную тушеную говядину, а он съедает ее и говорит: «Надо же, это самая вкусная тушеная баранина, которую я когда-либо ел!»

– Ну, и что с того? Разве важно не то, что ваш гость съел блюдо с удовольствием?

– О, мы с вами говорили об ужине? Что ж, позвольте мне сказать вот что: когда я пишу слово «говядина», а кто-то вместо этого читает «баранина», я отношусь к этому серьезно. – Проблема, черт возьми, состоит в том, что люди говорят о книге так, словно это просто какая-то вещь, что-то вроде кушанья или изделия, такого, как электронный гаджет или пара обуви, изделия, которое создается, чтобы потребитель был доволен. Даже мои студенты, сказал ты, те, кто желает стать писателями, похоже, оценивают книгу не с точки зрения того, насколько автору удалось воплотить в ней свой первоначальный замысел, а только с точки зрения того, нравится она им или нет. И как следствие, ты получаешь от студентов работы, в которых говорится, например: «Я терпеть не могу Джойса[62], у него слишком много понтов или «Не понимаю, почему я должен читать о проблемах белых людей». Ты получаешь отзывы от читателей, полные возмущения, из которых следует, что если книга не подтверждает правильности выводов, к которым уже пришел для себя сам читатель, правильности того, с чем он солидаризируется, то автору вообще не стоило ее писать. Уморительные истории, которые многим нравятся и которые они с удовольствием пересказывают: например, о члене клуба книголюбов, который сказал: «Когда я читаю роман, мне хочется, чтобы в нем кто-то умер», или жалоба на то, что в дневнике Анны Франк[63] ничего не происходит, а потом повествование просто обрывается, не вызывают у тебя веселого смеха. О, да, ты понимал, что множество людей, включая писателей, обвинят тебя в манерности. Иные сказали бы, что для творца самым убедительным свидетельством неудачности его произведения является то, что его понимают все и каждый. Но правда состоит в том, что ты пришел в такое уныние, обнаружив, сколь повсеместной стала привычка читать невнимательно, что случилось то, что, как ты всегда считал, не случится никогда – тебе стало все равно, будут тебя читать или нет. И хотя ты знал, что твой издатель плюнет тебе в глаза, если ты скажешь это вслух, ты был склонен согласиться с тем человеком, кто бы это ни был, который сказал, что ни одна по-настоящему хорошая книга не найдет более трех тысяч читателей.

– О боже, – говорит твоя первая жена.

В конце этого интервью ты затронул тему наставничества и преподавания и резко обрушился на новые университетские правила, ставящие под запрет романтические связи между преподавателями, с одной стороны, и студентами и студентками, с другой.