Друг

«Лекарство может подействовать только через несколько недель, — говорит он, — а часто и не действует вообще. Оставим лекарственную терапию в качестве крайней меры. — А пока что не оставляйте его надолго одного и обязательно разговаривайте с ним. Обеспечивайте ему как можно больше физической нагрузки и, если он вам позволит, попробуйте делать ему массаж. Но все равно не рассчитывайте на то, что он у вас превратится в мистера Счастливого Пса. И, вполне возможно, что он так никогда и не придет в себя, что бы вы ни предпринимали. И вы даже никогда не узнаете почему. И дело не в том, что вы не знаете всей истории его жизни. Люди полагают, что собаки просты, и нам нравится думать, что мы знаем, что творится у них в головах. Но на самом деле мы начинаем все больше понимать, что собаки намного более таинственны и сложны, чем нам когда-либо казалось, и если они не овладеют нашим языком, мы никогда по-настоящему их не поймем. И это, разумеется, можно сказать о любом животном.

— Аполлон — хороший пес, но я должен вас предостеречь, — говорит он. — Вы дама миниатюрная, и он, должно быть, тяжелее вас фунтов на восемьдесят. (Эти слова показались мне лестными.) С собаками крупных пород надо обращаться так, чтобы они не прознали правды, которая заключается в том, что на самом деле вы не можете заставить их делать то, чего они делать не хотят».

Можно подумать, будто Аполлон и так этого не знает. Уже несколько раз, когда мы с ним гуляли, он решал, что уже достаточно погулял. В таких случаях он останавливается и садится или ложится на землю, и, что бы я ни делала, я не могу заставить его встать опять. Но при этом я меньше сержусь на него, чем на людей, которые останавливаются рядом с нами, чтобы поглазеть и иногда посмеяться. Как-то раз какой-то мужчина, видимо, желая мне помочь, остановился чуть поодаль и, хлопая себя по ноге, свистнул. В ответ раздался рык, похожий на раскаты грома, такой, какого я раньше никогда не слышала и настолько грозный, что и этот мужчина и несколько человек, находившихся поблизости, быстро перешли на другую сторону улицы.

«Тот, кто занимался его дрессировкой, — говорит ветеринар, — внушил ему, что люди — это вожаки, и нельзя делать ничего, что бы побудило его думать иначе. Вам совершенно ни к чему, чтобы он вбил себе в голову, что вожак — это он. Когда он прислоняется к вам, как часто делают доги, стойте твердо, не давайте ему валить вас на землю. Заставьте его лечь на спину, потрите ему грудку. И ради бога, ложитесь на кровать, а его заставьте вернуться на пол. Любого пса нужно учить, заставляя сидеть и лежать».

Выражение моего лица, когда я слышу эти слова, явно его раздражает.

— Он хороший пес, — повторяет он, на этот раз уже громко. — Смотрите, не превратите его в пса плохого. Плохой пес может легко превратиться в опасного пса.

К тому времени, когда он заканчивает осматривать Аполлона и читать мораль, Ворчливый Ветеринар нравится мне уже больше. Но мне куда меньше нравится его прощальная фраза: «Запомните, вам совершенно ни к чему, чтобы он начал думать, что вы его сука».

Теперь, когда у меня есть Аполлон, я часто думаю о Боу, помеси дога и немецкой овчарки, принадлежавшем парню, с которым я жила, когда мне было немного за двадцать. Хотя когда я с ним познакомилась, он был еще щенком, он вырос, став почти таким же высоким, как дог и унаследовав многие черты дога, но у него осталась нервная система и агрессивность овчарки. Крупный, некастрированный и очень властный, он каждый раз выходил на улицу так, словно искал драки (и, к сожалению, нередко ее находил). Наша квартира находилась в небезопасном районе, но, когда дома был Боу, мы даже не всегда давали себе труд запереть дверь. Я всегда брала его с собой, когда ходила в гости к подруге, жившей в двух милях от нашей квартиры, засиживалась у нее до часа или двух часов ночи и затем возвращалась пешком домой по темным безлюдным улицам. Боу понимал, какая мне грозит опасность, это было видно по тому, как он напряжен, по его сверхбдительности; он был, как мохнатый солдат; он был взведен, как курок опасной винтовки. Он не раз наводил смертельный ужас на какого-нибудь малого, околачивающегося на углу или в дверном проеме. (Должна сказать, что лишь немногие из тех, кого я знала и кто жил в той части города, ни разу не становились жертвами уличного ограбления, проникновения в квартиру домушников или чего-нибудь еще хуже.) И мне приятно щекотали нервы раскатистый лай и рычание Боу, то, как он грозно вставал между мною и тем, что он расценивал как угрозу (включая любого незнакомого мужчину, который имел неосторожность хотя бы посмотреть на меня) и уверенность, что он будет защищать хозяйку — причем, если понадобится, даже ценой своей жизни. В частности, благодаря этому я и любила этого пса.

К тому же в те годы мне нравилось, что мы с ним привлекаем к себе внимание.