Друг

Как же Экерли ненавидел этот «бесчестный» эвфемизм. Но слово, которое использовал он сам — уничтожить — всегда казалось мне странным, если употреблять его применительно к существу, наделенному чувствами. Но ни он, ни кто-либо другой никогда не употребляет честного глагола убить. Я попросил убить мою собаку Тюльпан. Я отнесла мою кошку к ветеринару, чтобы ее убили. Было бы лучше убить эту бедняжку. Никакой надежды не осталось, надо ее убить. Если мы не сможем их пристроить, они все будут убиты.

— Вы хотите остаться с ней до конца? — спросила меня ветеринар.

— Конечно.

— Две инъекции… Первая из них ее успокоит…

С проведением первой инъекции возникли проблемы. Что-то, связанное с обезвоживанием и его воздействием на вены. И тут кошка, которая до этого момента лежала неподвижно, вдруг насторожилась. Она вытянула лапку и коснулась ею моего запястья. Она подняла голову, качающуюся на исхудавшей шейке, и устремила на меня неверящий взгляд.

Нет, я не утверждаю, что она это произнесла. Я верю, что я это услышала.

— Подожди, ты делаешь ошибку. Я не говорила, что хочу, чтобы ты убила меня, я сказала, что хочу, чтобы ты сделала так, чтобы мне стало лучше.

Теперь ветеринар уже явно нервничала. Прежде чем я успела ей хоть что-то выдать, она схватила кошку и торопливо устремилась к двери.

— Я сейчас вернусь, — сказала она.

Мы находились в большой полной людей и животных ветеринарной клинике, где было множество помещений, и я понятия не имела, в которое из них она вошла.

Десять минут спустя она вернулась и положила мою кошку на стол, мертвую.

Вы хотите остаться с ней до конца? Конечно.

Эти слова слетели с моих уст, прежде чем я смогла их сдержать:

— Что вы наделали?

Я что-то слышала об исследовании, которое показало, что кошки, в отличие от многих других животных, никогда ничего не прощают. (Возможно, в этом они похожи на писателей, которые, как сказал мне один знакомый редактор, никогда не прощают неуважения.)

Возможно, в этом случае мое чувство вины было еще острее, потому что из всех кошек, которые у меня когда-либо были, эта была наименее любимой. Она всегда держалась отстраненно, не давала мне себя гладить и сажать на колени и ждала, когда я засну, чтобы тихонько прокрасться на кровать и улечься на моем бедре. А теперь именно о ней я не могла перестать думать. Стоило мне найти где-то в квартире кошачий волосок или ус, и я снова слышала хриплое отчаянное мяуканье ее последних дней. Нет, я не хотела заводить другую кошку. Я не хотела снова видеть, как умирает еще одна кошка, страдает и умирает. Не говоря уже о другом моем страхе: если я опять заведу кошку, что с ней станется, если я умру первой?

Это и спасло меня от превращения в старую кошатницу. Я рада тому, что в наш век Интернета, возродившего древний культ кошек как богинь, это определение постепенно перестает быть обидным. Как-то раз один молодой врач-ординатор сказал мне, что в психиатрической субординатуре его учили, что владение несколькими кошками может быть признаком душевной болезни. Вспомнив ужасные случаи патологического накопительства животных, о которых мне доводилось слышать, я обрадовалась, что в этой области психиатрическое сообщество держит руку на пульсе. Но когда я спросила этого ординатора, владение сколькими кошками считается признаком того, что человек, возможно, ненормален, он ответил: тремя.

Поскольку у собак крайне развито обоняние, я понимаю, что хотя с тех пор прошло уже немало лет, Аполлон знает, что мое жилище было когда-то территорией кошек. Интересно, что он об этом думает?