Друг другу вслед

Полки Третьей бригады прямо с марша — один за другим, вступали в бой. Первоуральцы еще двигались где-то по размытой дороге, а богоявленцы и подошедшие следом белоречане коротким ударом овладели Большой Михайловкой и ворвались в Веселое, чистенькое, живописное село на взгорье. Среди пленных оказался полный набор офицерских чинов, от полковника до прапорщика. Посреди села белые бросили трехдюймовое орудие.

Теперь оба полка нацеливались на Елизаветовку, что виднелась в нескольких верстах к югу от Веселого.

Ночью в штабриг ненадолго сошлись командиры. Собрались все, кроме Алексея Пирожникова, подсеченного жестокой простудой: его заменил помощник, присланный в полк на Селенге.

— Две казачьи дивизии в полукольце наших войск, — оказал комбриг Окулич. — Куда ринутся — вопрос. Быть начеку. Не забывать о тактике врангелевцев. Нащупывают слабые места, наносят резкие удары. Любой наш промах используют немедленно. — Он, стоя над картой, изложил свой замысел. Ровно в шесть утра белоречане силами двух батальонов атакуют село с фронта. Третий батальон остается в резерве. Богоявленцы, выступив на полтора часа раньше, делают глубокий обход. Сигнал общей атаки — красная ракета.

— С кем пойдешь, Нестеров? — обратился он к Игнату.

— Если не возражаешь, с усольцами.

— Договорились. Итак, задача ясна всем?

— Лишь бы обходная в срок поспела. Мои орлы не подведут! — молвил помощник Пирожникова.

Игнат свел брови. «Орлы, да еще — мои… Больно ты разыгрался, парень!» Он подавил внезапное беспокойство, спросил:

— Твой план боя?

— План простой: не топтаться, рубануть, наотмашь. Посмотрим, кто раньше оседлает Елизаветовку!

— Скажи откровенно, справишься?

Тот привстал с обидой на распаленном лице.

— Сколько… ну, сколько можно быть в пристяжке, товарищ комиссар? Один-единственный раз довелось, и то…

— Хочешь побегать коренником? — Окулич улыбнулся. — Ладно, готовь полк.

Связисты под командой Саньки Волкова всю ночь тянули провод в Веселое. Умотались, пока дошли до Белорецкой батареи, выдвинутой за село.

Еще стойко держалась темень, когда густой молчаливой массой выступили богоявленцы, мало-помалу растворились вдалеке. Потом, с первыми проблесками света, затопали в лоб на Елизаветовку белоречане, ведя редкий огонь по разъездам врага.

— Орудия, к бою! — раскатился голос командира батареи.

Санька привстал, из-под руки посмотрел вперед, чертыхнулся. Головной батальон почему-то шел не развернутым строем, как полагалось, а походными колоннами. Волков повел глазами дальше, и у него зачастило сердце. С двух сторон, обтекая Елизаветовку, на поле выносилась конница белых.

Передовые роты замедлили шаг, остановились вовсе, распадаясь на звенья, открыли беспорядочную стрельбу, но было поздно. Донцы пятью-шестью полками, сведенными в кулак, налетели справа и слева, зажали пехоту в клещи, и посреди ровной, окутанной мглой степи заплескалась рубка. Вслед за первым, под удар попал и второй батальон, врассыпную отхлынул за село.

Казаки прорвались к самой батарее. Ошпаренные картечью, они откатились назад, с гиканьем и свистом насели сбоку. Орудия смолкли, выпустив по нескольку снарядов, около них закипел скоротечный бой. На глазах у Саньки Волкова упал комбат, рядом слег лучший наводчик артдивизиона, рейдовец Никанор Комаров. Когда кончились гранаты, он выхватил наган, шесть пуль послал по казаре, седьмую себе в висок.

Связистов спасла маленькая высотка. Отстреливаясь, отошли к ней, заняли круговую оборону. С пригорка они видели все, что происходило на батарее. Часть казаков кинулась к пушкам, видно готовясь к их увозу, остальные во главе с голенастым офицером обступили пленных, сплошь перераненных в недолгой схватке. Пинками подымали их с земли, били нагайками, выстраивали в шеренгу. Трудно угадать за двести саженей, о чем надрывается есаул, но ясно и так: требует выдать комиссаров и членов партии. Сдюжат ли ребята, не дрогнут ли? Больно много на батарее новеньких и добровольцев, и недавних колчаковских солдат…

Кто-то вытянул над гребнем тонкую, коричневую шею, вне себя закричал:

— Раздели догола, гонят на большак! — и захлебнулся пронзительным ледяным ветром, лег, передернул затвор, выцеливая по есаулу.

— Повремени… — удержал его Санька. — Своих заденешь… — Он опустил голову, скрипел зубами в бессильной ярости.

— Гляньте, что там такое?

Среди белых ни с того ни с сего началась паника. Бросили возню около пушек, повернули чубы назад, откуда рос, накатывался какой-то гул, потом сорвались кто куда, бешено нахлестывая коней.

С юга, сквозь утреннюю седую мглу, показались густые стрелковые цепи. Чьи они? Санька наконец вспомнил о бинокле, что висел на груди, поднес его к глазам, выругался, руки сотрясала неуемная дрожь. Кое-как подавил волненье, всмотрелся, и в глаза кинулись черные стеганки вперемежку с шинелями, знакомые козьи шапки.

— Свои…