Друг другу вслед

— Смола — дело десятое. Ты вспомни, кто еще? — напирал на него молодой Брагин.

Старосте чем-то не по нраву пришлись упорные Степановы расспросы. Он искоса взглянул на Силантия, перевел непроницаемый взгляд на молчаливого Федота.

— Приедет следователь, разберется. А теперь ша!

5

Следователь с милиционерами, прибывшие в полдень, долго не задерживались. После обеда у старосты они прошли по улице от Малецковых до Тюриных, завернули в переулок, туда, где был найден Фока, и вскоре выехали восвояси, не пожелав разговаривать со Степаном и прихватив безмен — единственное вещественное доказательство. На другой подводе сидел в накинутой на плечи шинели Федот.

Степан стоял над рекой, наклонив медноволосую голову. И вдруг вздрогнул, повел глазами по сторонам и, грозя толпе кулаком, хрипло закричал:

— Га-а-а-а-ады! Думаете, вы покой себе сохранили? Вы правду убили, сволочи! Но она оживет, она будет сызнова на ногах, придет время!

— Если пьян, проспись, — посоветовал ему кто-то.

Степан, скрежеща зубами, побрел прочь.

И уж после того, как сани с милицией и арестованным превратились в две маленькие точки на дороге, пролегшей через реку, Силантьева баба вдруг всплеснула руками.

— Дык… Последним-то вчерась к нам Кенка Зарековский влез. Опосля всех, и пьяный! Вот и старик мой скажет…

— Угу.

На них напустились в несколько голосов, и первой тетка Настя:

— Чего напраслину возводите на тех, кому в подметки не годитесь? Когда вам хлеб нужен аль керосин с солью, небось к ним бежите, больше ни к кому, а теперь оплевываете?!

— Да что ты, что ты, бог с тобой… Супротив добрейшего Павла Ларионовича я ни-ни, и старик тоже… Их братец, говорю, наведался последним…

— Дуреха! Родова-то у них одна ай нет?

Силантьева баба проглотила язык.

Часть вторая

Глава пятая

1

Состав тронулся как-то незаметно, и первое мгновенье казалось, что он стоит на месте, а плывут привокзальные постройки, длинный, в переплясе капель, перрон, одинокая фигурка племянницы. От этой внезапной перемены и, главное, от скованных испугом Иринкиных глаз Игнат ощутил острое беспокойство… Но исчез вокзал, шальной весенний ветер загулял по тамбуру, омыл щеки и лоб. Игнат помотал головой: «Эка, разобрало!» — и стал протискиваться в переполненный вагон.

Он сел на укладку около входа и замер, думая о зауральских степях и боевых колоннах, куда рвался сердцем.

— Эй, внизу, хоть бы дверь приоткрыли. Дышать нечем! — пробасили с нар.

— Дитя застудишь! — отозвался женский голос.

— Не вовремя ты с ним, бабочка.

— Что ж, по-твоему, сидеть, на станции?

— А ты задиристая. Муж-то где?

— Без вести пропал, еще позалетось…

— Да-а-а. И никого из родных?

— Никого… — вялым голосом ответила женщина и смолкла, укачивая на руках мальца.. Парень в кепке, по виду мастеровой, спрыгнул с нар, легонько тронул ее за плечо.

— Переходь-ка вон туда.

— Ой, а как же вы? На вас один, пиджак.

— О ремне забыла! — парень весело подбоченился. — Давай, товарищ, гражданка, устраивайся поудобнее, а мы проветримся малость. Без вольного воздуха, сама понимаешь…

Игнат забылся под мерный перебор колес и вздрогнул от грохота. Дверь вагона была распахнута, в нее с криками врывался людской поток. Прижатый к стене, Игнат отводил самых настырных локтем, уклонялся от мешков и укладок, перебрасываемых над головой.

— В первый раз едете? — справился сосед, в поношенном драповом пальто и шляпе. — Видно сразу, новичок!

— Откуда такая прорва? — удивленно спросил Игнат. — Неужели все на Урал?

— Что вы?! — сосед махнул рукой. — Обыкновенные мешочники, коих по всем дорогам пруд пруди, и аз многогрешный, с дипломом Цюрихского университета, в их восьмизначном числе…

— То-то и видно! — поддел парень в кепке. — Из каких будешь, гражданин? А-а, инженер. На завод, поди, ни ногой? Ждешь, когда наконец перевернемся?

— Бог с вами, юноша!

— Нынче многие овцами блеют, а копни глубже — черным-черно! Где промышляешь, если не секрет?

— Промышляю? — грустно повторил тот. — Что ж, может, вы и правы… О деревне Бисерово под Бронницами слышали? Не доводилось? Откровенно говоря, вам повезло… — инженер зябко поежился. — Ветрено, снег с дождем, а до села четыре версты по раскисшей дороге.

— Черт гонит… К «районке» не приписан, что ли?

— Состою, да в ней ни спичек, ни соли, и «осьмушка» законная не каждый день… Вот и еду. Был, понимаете, персидский ковер. Приболела жена, что делать? Вооружился ножницами, разрезал ковер на шесть кусков. Теперь остался последний… — Он испуганно посмотрел на новехонькую Игнатову шинель, торопливо добавил: — Я не жалуюсь, нет. Бедствуют все, от рабочего городской окраины до Предсовнаркома, и, видимо, иначе нельзя…

Парень в кепке был непримирим:

— А почему бедствуют? Кто-то голову кладет за народ, а кто-то день и ночь о своей утробе печется. Из-за таких и голод лютует сильней.

Вокруг не утихал шум и гам: кто-то в полутьме наступил каблуком на чью-то ногу, и раздался дикий вскрик, на нарах плакал ребенок, разбуженный рослыми молодцами, что вломились на товарной станции. По окну густо лепил мокрый снег.