Друг моей юности

В этот момент Джарвис Полтер испытывает к Альмеде Рот то, чего не чувствовал во время всех чинных прогулок и своих собственных раздумий (о вероятном размере ее капитала, ее несомненной респектабельности и удовлетворительной миловидности). Он не мог представить ее в роли жены. А теперь – может. Его в достаточной степени возбудили ее распущенные волосы – рано поседевшие, но густые и мягкие, – раскрасневшееся лицо, тонкая сорочка, в какой ее никто не должен видеть, кроме мужа. А также необдуманность ее поступка, ее испуг, ее глупость, ее нужда в защитнике?

– Я зайду за вами чуть позже, – говорит он. – Я пойду вместе с вами в церковь.

В это воскресенье, утром, на углу улиц Перл и Дафферин одной дамой, проживающей по соседству, было обнаружено тело некой женщины с Перл-стрит; сначала ее сочли мертвой, но потом выяснилось, что она лишь мертвецки пьяна. От блаженного – или не столь блаженного – забытья ее пробудили настойчивые увещевания мистера Полтера, мирового судьи, соседа вышеупомянутой дамы, призванного ею на помощь. Подобные инциденты, позорные и нарушающие покой горожан, в последнее время стали слишком часты.

V

Я во сне, как в морской глубине,
Укрыта темной волной.
Чудовища мимо плывут,
Здороваются со мной.

Как только Джарвис Полтер уходит и слышится стук передней калитки, Альмеда спешит в уборную. Облегчение, однако, неполно; она понимает, что боль и ощущение раздутости живота вызваны приливом менструальной крови, которая еще не начала течь. Альмеда закрывает и запирает заднюю дверь. Затем, вспомнив слова Джарвиса Полтера о церкви, пишет на клочке бумаги: «Я нездорова и желаю сегодня отдохнуть». Бумагу она вставляет под внешнюю раму оконца передней двери. Эту дверь она тоже запирает. Она дрожит, словно перенесла потрясение или избежала большой опасности. Но все же разводит огонь, чтобы заварить чаю. Она кипятит воду, отмеряет чай, заваривает большой чайник, но от пара и запаха настоя ее мутит еще сильнее. Она наливает себе еще не заварившегося чаю и капает в него темное лекарство от нервов. И садится пить, не поднимая жалюзи на окне кухни. Посреди кухни подвешен между двумя стульями на ручке от швабры марлевый мешок. Виноградный сок и мезга окрасили марлю в багровый цвет. «Плип. Плоп», – капает в тазик. Альмеда не может на это смотреть. Она уносит чашку, чайник и флакон лекарства в столовую.

Она все еще сидит в столовой, когда за окном начинают цокать копыта. Прихожане едут в церковь, поднимая клубы пыли. Скоро дороги станут горячие, как зола. Альмеда все еще сидит в столовой, когда открывается калитка перед домом и по веранде топают уверенные мужские шаги. У Альмеды такой острый слух, что она, кажется, слышит даже, как он достает бумажку из-под рамы, разворачивает, читает, – слышит, как он мысленно произносит написанное. Снова шаги, теперь они удаляются. Хлопает калитка. Альмеда вдруг представляет себе могильные камни, и этот образ ее смешит. Могильные камни маршируют по улице на маленьких ножках, обутых в ботинки, – длинные тела наклонены вперед, лица сосредоточены и серьезны. Звонит церковный колокол.

Потом часы в доме бьют двенадцать. Значит, прошел час.

В доме становится жарко. Альмеда выпивает еще чаю, снова добавив капель. Она знает, что находится под действием лекарства. Это из-за него – такая невыносимая истома, абсолютный ступор, безоговорочная капитуляция перед окружающей обстановкой. Ничего. По-видимому, это необходимо.

Вот обстановка, что ее окружает, – во всяком случае, некоторые предметы: стены, покрытые темно-зелеными обоями с узором из гирлянд; кружевные занавески и плотные бархатные занавеси цвета шелковицы на окнах; стол, на нем связанная крючком скатерть, на скатерти ваза с восковыми фруктами; розово-серый ковер с узором из букетов голубых и розовых роз; буфет, устеленный вышитыми дорожками, в нем стоят узорчатые тарелки, кувшины и серебряный чайный сервиз. Много вещей, и за всеми нужно следить. Ибо каждый узор, каждый орнамент полон жизни – готов двигаться, течь, меняться. А может быть, и взорваться. Весь день Альмеда Рот занята тем, что следит за ними. Не чтобы помешать изменениям, но желая уловить их, понять, стать их частью. В комнате столько всего происходит, что нет необходимости ее покидать. Даже мысли такой не возникает – ее покинуть.