Друг от друга

– Возможно, я сумею помочь вам… – сказал он с сильным итальянским акцентом. Почти таким же сильным, как запах кофе и сигарет, сопровождавший его. – Не знаю. Все зависит… Пойдемте со мной.

Священник провел меня в ризницу, где было потеплее, чем в церкви. Там стоял сосуд со святой водой, газовая плита, шкаф для церковного облачения, на стене висел деревянный крест, а в открытую дверь виднелась уборная. Он притворил дверь, через которую мы вошли, и запер ее. Потом подошел к столику с чайником, чашками и блюдцами.

– Кофе? – предложил он.

– Пожалуйста, отец.

– Садитесь, друг мой. – Он указал на одно из двух кресел с протертой обивкой.

Я сел и вынул сигареты.

– Не возражаете? – Я протянул ему «Лаки».

Он издал смешок:

– Нет, совсем не возражаю. – И, взяв сигарету, добавил: – Думаю, что некоторые апостолы были курильщиками, как считаете? В конце концов, они же были рыбаками. Мой отец – рыбак из Генуи. А все итальянские рыбаки курят. – Он зажег газ, потом прикурил. – А уж когда Христос вошел на рыбацкую лодку и разразился шторм, все они точно закурили. Человек курит, когда испытывает страх, курение помогает скрыть, что он боится, отвлекает. А если вы, попав в сильный шторм на море, начинаете молиться или петь гимны, это вряд ли поможет вам преодолеть страх, верно?

– Думаю, все зависит от гимна, – отозвался я, догадавшись, что мне подали условную реплику.

– Что ж, может и так. А какой ваш любимый гимн?

– «Как велико искусство Твое», – без запинки ответил я. – Мне нравится мелодия.

– Да, вы правы, – он уселся в кресло напротив, – гимн красивый. Лично я предпочитаю наши итальянские марши «И Canto degli Arditb или «Giovinezza». – Он хихикнул, называя эти походные песни молодчиков Муссолини. – Мне говорили, мотив вашего гимна похож на «Хорст Вессель». – Священник пыхнул сигаретой. – Так давно не слышал этой песни, даже почти забыл слова. Не напомните?

– Вы же не хотите, чтобы я пел ее?

– Отчего же? – сказал Ладжоло. – Если не возражаете, потешьте старика – спойте, пожалуйста.

«Хорст Вессель» я всегда терпеть не мог. Слова, однако, помнил достаточно хорошо. Были времена в Берлине, когда, гуляя по городу, вы слышали песню несколько раз на дню, и уж непременно в кино перед новостями и во время новостей с фронта. А на Рождество 1935-го несколько человек затянули ее в церкви во время рождественского богослужения. Но сам я пел «Хорст Вессель», только когда нельзя было не петь, иначе рискуешь быть избитым. Откашлявшись, я затянул глухим баритоном:

Знамена вверх!
В шеренгах плотно слитых
СА идут,
Спокойны и тверды.
Друзей, Ротфронтом
И реакцией убитых,
Шагают души,
В наши встав ряды.
Свободен путь
Для наших батальонов,
Свободен путь
Для штурмовых колонн!
Глядят на свастику
С надеждой уж мильоны,
День тьму прорвет,
Даст хлеб и волю он[19]

.

Священник кивнул и протянул мне кофе. С благодарностью обхватив обеими ладонями чашку, я вдохнул горько-сладкий аромат.

– Желаете последние два куплета? – осведомился я.

– Нет-нет. – Он улыбнулся. – Все в порядке. Я всегда прошу людей спеть. Приходится соблюдать осторожность, знаете ли. Надо же проверить, с кем имеешь дело. Понимаете? – Он перебросил сигарету в угол рта, прищурился от дыма и вынул блокнот и карандаш.

– Не уверен, что «Хорст Вессель» поможет, – заметил я. – К тому времени, когда Гитлер пришел к власти, русские наверняка знали слова не хуже нашего. Некоторых в концлагерях даже силой заставляли учить.

Отец Ладжоло громко отхлебнул кофе, не обратив внимания на мои слова.

– Ну а теперь, – сказал он, – кое-какие детали. Ваше имя.

– Эрик Груэн.

– Номер партийного билета, удостоверения СС, звание, место и дата рождения.

– Вот. – Я протянул листок с записями, которые сделал, изучая досье Груэна в русской комендатуре.

– Спасибо. – Ладжоло пробежал записи глазами. – Есть у вас при себе документы, удостоверяющие личность?

Я протянул ему паспорт Эрика Груэна. Внимательно пролистав его, он сунул и его, и листок в блокнот.

– Пока мне придется подержать все у себя. Ну а теперь объясните, что толкнуло вас обратиться к нам.

– Моя собственная глупость, отец, правда, – ответил я, удрученно нахмурившись. – У меня умерла мать, чуть больше недели назад. Вчера состоялись похороны на Центральном кладбище. Я, конечно, знал, что рискованно показываться в Вене, но мать-то у человека одна, верно? В общем, понадеялся, а может, все обойдется, если не буду лезть людям на глаза. Я даже не был уверен, что меня действительно ищут союзники.

– А приехали вы под своим настоящим именем?

– Ну да, – пожал я плечами. – В конце концов, прошло уже больше пяти лет, и в газетах читаешь о возможности амнистии для… «старых товарищей».

– Боюсь, что нет. Пока, во всяком случае, нет.