Друг от друга

– В нынешние времена я предпочитаю не думать о ней вовсе. По крайней мере, без выпивки в руках. – И это был честный ответ.

– Те absolve[11], герр Гюнтер, – произнес отец Готовина. – Теперь вы чувствуете себя лучше?

– Да, точно что-то стряхнули с моих плеч. Типа перхоти.

– Это хорошо, – одобрил он. – Чувство юмора пригодится вам в новой жизни.

– Но я не хочу новой жизни.

– Даже через Христа? – Отец Готовина опять рассмеялся. А может, это он просто прочищал горло? – Расскажите мне про Минск, – попросил он. Тон у него переменился с шутливого на более деловитый. – Когда город сдался германской армии?

– В июне тысяча девятьсот сорок первого года.

– И что случилось тогда?

– Вы знаете или желаете узнать?

– Я желаю узнать, что знаете вы. Чтобы просверлить дырочку в вашей голове и взглянуть, персона вы грата или нон грата. Итак, Минск.

– Вам требуются нюансы и оттенки или писать картину широкими мазками?

– Давайте картину.

– Хорошо. Итак, в первые же часы оккупации сорок тысяч мужчин и юношей собрали для регистрации. Их держали в поле под дулами пулеметов и светом прожекторов. Были они всех национальностей: евреи, русские, цыгане, украинцы. Через несколько дней попросили назваться еврейских врачей, юристов и ученых. Так называемая интеллигенция. Их оказалось две тысячи. И я полагаю, именно эти две тысячи препроводили в соседний лес и расстреляли там.

– Вы, естественно, в этом никакого участия не принимали. – Отец Готовина произнес это так, точно разговаривал с младенцем-плаксой.

– Вообще-то я находился в городе. Расследовал другое зверство, на этот раз совершенное Иванами.

За исповедальней шла своим чередом служба, священник произнес: «Аминь». И я тоже бормотнул: «Аминь». Самое подходящее слово при рассказе о Минске.

– Скоро ли после вашего прибытия было организовано минское гетто? – осведомился отец Готовина.

– Меньше чем через месяц, двадцатого июля.

– Какую территорию оно занимало?

– Около трех десятков улиц, по-моему, и еврейское кладбище. Гетто оцепили рядами колючей проволоки и поставили несколько сторожевых вышек. Перевезли туда сто тысяч людей.

Из разных мест, многих издалека: из Берлина, Франкфурта.

– В минском гетто было что-то необычное, отличное от других?

– Не вполне уверен, что правильно понял вопрос, отец. Обычного там вообще ничего не было.

– Я хотел спросить, где евреи из того гетто встретили свою смерть? В каком лагере?

– А-а, понятно. Нет, не в лагере. По-моему, большинство обитателей гетто были убиты в Минске. Да, это, конечно, странность. Когда гетто в октябре тысяча девятьсот сорок третьего года ликвидировали, там оставалось всего около восьми тысяч человек. Из первоначальных ста тысяч. И я понятия не имею, что с этими восемью тысячами произошло дальше.

Все оказалось гораздо сложнее, чем я предполагал. Большую часть того, что я рассказывал ему про Минск, я узнал на службе в бюро, в частности расследуя заявление Вильгельма Кюбе. В июле 1943 года Кюбе, генерал-комиссар СС, командовавший в Белоруссии, подал официальную жалобу, заявляя, что Эдуард Штраух, командир местного СД, лично убил семьдесят евреев, которые были наняты на работу Кюбе, и присвоил их ценности. Расследованием дела поручили руководить мне. Штраух, который в этих убийствах был виновен наверняка – как и во многих других, выдвинул контробвинение против Кюбе: его босс позволил больше чем пяти тысячам евреев спастись от ликвидации. Выяснилось, что Штраух прав, но он не стал дожидаться, пока истина восторжествует.

Кюбе был убит, прежде чем я успел определиться с каким-то выводом по делу. Скорее всего Штраух и расправился с ним, подложив бомбу ему под кровать в сентябре 1943-го. Несмотря на все мои старания, вину за это убийство быстро взвалили на русскую горничную Кюбе и девушку повесили. Подозревая соучастие Штрауха в убийстве Кюбе, я начал новое расследование, но гестапо приказало прекратить его. Подчиниться я отказался, и очень скоро меня отправили на русский фронт. Но ничего этого я вовсе не желал открывать отцу Готовине. Конечно же ему вряд ли захочется слушать, как я сочувствовал бедняге Кюбе. Вот вам и милосердие Господне.

– Минуточку… – продолжил я, – я припоминаю, что случилось с теми восемью тысячами евреев. Шесть тысяч отправили в Зобибор. А две тысячи уничтожили в Малом Тростинце.

– С тех пор мы все жили счастливо, – заключил отец Готовина и рассмеялся. – Для человека, который занимался только карательными отрядами НКВД, вы очень хорошо осведомлены, герр Гюнтер, обо всем, что происходило в Минске. Знаете, что я думаю? Что вы просто скромничаете. Последние пять лет вам приходилось прятать, так сказать, лампу под корзиной. В точности как говорится в главе одиннадцатой от Луки, стихи с тридцать третьего по тридцать шестой.

– Так вы читали Библию! – наигранно удивился я.

– Конечно. И теперь готов сыграть роль доброго самаритянина – помочь вам деньгами, новым паспортом, оружием, если вам требуется. Помогу и с визой, при условии, если вы собрались в Аргентину. Там обосновалось большинство наших друзей.