Друг от друга

– И спорю, очень этим гордишься. Когда нацисты аннексировали Австрию в тысяча девятьсот тридцать восьмом, я жил в Берлине и помню, как австрийские евреи хлынули в Берлин, потому что надеялись, что берлинцы терпимее венцев.

– И как – терпимее?

– Некоторое время были. Берлин нацисты никогда особо не жаловали, знаешь ли. Им потребовалось много времени, чтобы поставить город на колени. Много времени и много крови. Берлин служил просто витриной для известных событий, но истинным сердцем нацизма всегда был Мюнхен. И не удивлюсь, если остается им до сих пор. – Я закурил. – Знаешь, Энгельбертина, я завидую тебе. У тебя хотя бы есть выбор: называть себя австриячкой или еврейкой. А я немец, и уже ничего не могу с этим поделать. А сейчас это все равно что носить метку Каина.

Энгельбертина сжала мне руку.

– У Каина был брат, – заметила она. – А у тебя есть друг, человек, похожий на тебя, словно родной брат. Может, ты сумеешь помочь ему, Берни? Ведь это твоя работа – помогать людям?

– Ты говоришь так, будто быть детективом – благородное призвание. Парсифаль, Святой Грааль и пять часов Вагнера! Это не обо мне, Энгельбертина. Я скорее рыцарь пивной кружки и три минуты могу послушать какую-нибудь музычку полегче.

– Ну так соверши хоть разок что-нибудь благородное! – отрезала она. – Что-то хорошее, бескорыстное. Я уверена, ты сумеешь придумать – что. Для Эрика, например.

– Ну, не знаю. Зачем совершать хорошие поступки?

– Я могу тебе сказать. Если у тебя есть время и терпение слушать и желание переменить свою жизнь.

Ну вот, дождался. Это она, конечно, о религии. Нет, я не стану обсуждать эту тему, а уж тем более с ней.

– Впрочем, кое-что я смогу сделать, – заторопился я. – Кое-что благородное. Ничего благороднее, не опрокинув в себя пары кружек пива, придумать я пока не могу.

– Что ж, давай послушаем. Сейчас мне как раз хочется, чтобы ты произвел на меня впечатление.

– Моя дорогая девочка, тебе всегда этого хочется, – ответил я. – Но я тут ни при чем. Ты смотришь на меня так, как будто думаешь, что я не способен совершить ничего дурного. Но я способен. И совершаю. – Я помолчал немного. – Скажи, ты действительно считаешь, что я сильно похож на Эрика?

Она кивнула:

– Ты и сам это знаешь, Берни.

– Из близких родственников у него была только мать, так?

– Да. Только мать.

– И она не знала, что он прикован к инвалидному креслу?

– Знала, что он тяжело ранен, – и все. Подробности ей были неизвестны.

– Тогда скажи: как ты думаешь, я смогу сойти за него?

Энгельбертина пристально взглянула в мое лицо, чуть поразмышляла и закивала:

– Замечательная идея! Насколько я знаю, он уже лет двадцать не был в Вене. А за двадцать лет люди здорово меняются.

– Особенно за такие двадцать, – вздохнул я. – Где его паспорт?

– Блестящая мысль! – воскликнула Энгельбертина.

– Но не очень благородная.

– Зато практичная. А в этой ситуации практичность еще получше благородства. Мне бы такое и в голову не пришло!

Встав, она открыла бюро, вынула бумажный пакет и протянула его мне.

Я достал паспорт и фотографию. Срок действия паспорта еще не вышел. Критически вгляделся в фото. Потом передал паспорт ей. Энгельбертина взглянула на снимок и пробежала пальцами по моим волосам, словно проверяя, не слишком ли много в них седины.

– Конечно, прическу тебе придется сменить, – заметила она. – Ты старше Эрика. Но вот забавно, выглядишь ты не намного старше… Да, ты вполне сможешь сойти за него. – Она подпрыгнула на кровати. – Слушай, а почему бы не спросить его самого?

– Нет, – остановил я ее. – Давай подождем до вечера. Сейчас он наверняка слишком расстроен и не может толком ни о чем думать.

27

– Безумная идея! – воскликнул Эрик, когда я закончил излагать ему свой план. – Ничего безумнее в жизни не слыхал.

– Но почему? – недоуменно спросил я. – Ты же говорил, что никогда не встречался с вашим семейным адвокатом. И он не знает, что ты в инвалидной коляске. Покажу ему твой паспорт, и он увидит копию человека с фотографии, несколько постаревшую и немного пополневшую. Я подпишу бумаги. И ты получаешь наследство. Что может быть проще? Если нет никого, кто помнит тебя по-настоящему.

– Моя мать была очень трудным человеком, – сказал Груэн, – и друзей у нее было немного. Проблемы у нее возникали не только со мной. Мой отец с трудом выносил ее. Она даже на его похороны не пошла. Но послушай, им же известно, что я врач. Предположим, тебе зададут какой-нибудь медицинский вопрос…

– Я ведь еду забрать наследство, – возразил я, – а не устраиваться на работу в госпиталь.

– И то правда. – Груэн рассматривал содержимое своей трубки. – И все-таки есть в этом что-то, что мне не по душе. Как-то нечестно это.

– Эрик, Берни прав. – Энгельбертина поправила плед у него на ногах. – Что может быть проще?

Груэн взглянул на Хенкеля и протянул паспорт ему. Хенкель по поводу моего плана еще не высказался.

– Генрих, а ты как думаешь?

Хенкель долго вглядывался в фотографию.