Друг Президента

«Можно, конечно, бутерброд доесть», – подумал он, возвращаясь к столу.

Николай сидел на корточках, держа в правой руке пистолет.

– Осторожнее, – сказал Бондарев, увидев ствол, нацеленный на себя. – Как ты?

– Порядок, – сказал Раскупляев.

– Молодец. Зря я дверь закрыл, надо было сидеть и ждать, и тогда я, возможно, уложил бы его. Вот что мы сейчас сделаем: я буду следить с того конца вагона, чтобы они не появились, а ты давай туда.

– Куда? – спросил Раскупляев.

– В тот конец.

– Я тебя не оставлю, – вдруг сказал Николай.

– Ты другое сделай: попробуй последний вагон отцепить. Знаешь, как это делается?

– В кино видел.

– Вот и давай. А я, в случае чего, задержу их. Но если что, дам тебе совет – цепляйся к последнему вагону, тебя подберут. Потому что здесь сейчас начнется настоящее пекло. Давай, действуй.

Последняя фраза прозвучала как приказ, и Николай Раскупляев почему-то вдруг сказал неожиданно для себя:

– Есть! – и побежал в другой конец вагона.

А Бондарев вытер о газету лезвие ножа, спрятал нож в чехол и отправился к переднему по ходу поезда тамбуру. Он открыл дверь вагона, забрался по лесенке на рефрижератор, выглянул. «Омеговца» не было, и Клим, соскочив вниз, взялся поворачивать колесо маховика. Это был не тот тормоз, который может на ходу остановить состав, ручное торможение рассчитано на то, чтобы просто притормаживать вагон, не давая ему самостоятельно катиться под горку, когда формируют состав.

Бондарев до отказа закрутил колесо маховика. Услышал скрежет, увидел полыхание искр, и после этого мчащийся состав стал понемногу сбрасывать скорость.

– Что такое? – исподлобья взглянув на бойца, спросил майор Фомичев.

– Отстреливаются, – ответил тот. – Патроны у меня кончились, командир.

– Что с составом? Почему мы чуть тянемся? – майор выглянул в окно. – Сука, тормозит, – сказал он. – Сколько их?

– Стрелял один. А сколько их там, не знаю. В вагон я не попал.

– А Стрешнев где? – нервно сжимая кулаки, процедил сквозь зубы майор Фомичев.

– Не видел, командир. Я весь состав прошел.

На губах Фомичева появилась загадочная улыбка. И она ничего хорошего не предвещает.

– Командир, глянь, – вдруг подал голос Алексеенко и на мгновение высунулся в окно. Он проделал это быстро и тут же отскочил, словно опасаясь выстрела.

Майор повторил движение старшего лейтенанта. Они смотрели, как постепенно от состава отдаляется отцепленный последний вагон.

– Сволочь! – сжав кулак, сказал Фомичев. – Редкая сволочь! – теперь уже голос майора звучал с похвалой и одобрением. Но и ненависти в нем было хоть отбавляй. – Надо разобраться, слышишь, Валера?

– Понял, майор, сделаем.

– Только осторожно и аккуратно.

Николай появился весь перепачканный, замерзший, с неразгибающимися пальцами, но с довольным выражением на широком лице, зубы блестели.

– Видел, – сказал Бондарев. – Ну, что я могу тебе сказать, молодец! Хотя я бы на твоем месте на нем и уехал. Ни к чему тебе все это.

– Между прочим, – широко расставив ноги и уперев кулаки в бока, сверкнув глазами, сказал Раскупляев, – у меня двое пацанов. Одному одиннадцать, а второму девять, и я не хочу, чтобы они отца трусом считали.

– Ну, это ты уж слишком, с перебором хватил! Никто тебя трусом считать бы не стал, твое дело песни петь, а не из автомата палить. Так ты говоришь, у тебя пацанов двое? – Певец кивнул. – Это хорошо. Вообще, они тобой, наверное, и так гордятся безо всяких подвигов. Ты певец, значит, петь должен, а я с этими уродами должен бороться. Каждый под определенное дело заточен. А ты не рыбак, случаем? – спросил Бондарев, сделав абсолютно неожиданный переход от одной темы к другой.

– В детстве баловался.

– А я в детстве как начал рыбалкой баловаться, так по сей день отвыкнуть не могу. Да и не хочу. Мы сейчас места такие хорошие проезжаем, здесь семга ловится. Ты ее, наверное, только на базаре и в магазине покупаешь? – Николай Раскупляев кивнул. – А я сам половить люблю, выпотрошить и засолить. Когда сам засолишь, это совсем другой кайф. Ешь ее и вспоминаешь, как по берегу со спиннингом шел, как блесну к леске привязывал, как тащил ее по перекату, как она сопротивлялась, не хотела на берег.

Певец смотрел на Клима с нескрываемым восхищением. А вызвало это чувство то, как спокойно в такой тяжелый момент, перед лицом смертельной опасности мужчина рассказывает о рыбалке, о том, как он солит, заворачивая в холст, тушку рыбы.

– Ты чего? – удивился Бондарев, заметив восторженный взгляд Раскупляева. – Песню мне спеть хочешь? Так давай, с удовольствием послушаю.

Николай улыбнулся:

– Потом спою.

– Точно споешь? – пошутил Бондарев.

– Сто пудов. На каждый концерт билет присылать буду.

– Спасибо, конечно. Кто ж от такого откажется? Своим женщинам билеты дарить стану. А я тебя как-нибудь семгой соленой угощу. Вкуснотища, пальчики оближешь! Может, даже на рыбалку приглашу в эти места.

– Нет уж, спасибо, – нахмурил брови Николай, – сюда меня теперь и на аркане не затянешь.

Бондарев хмыкнул:

– Как знаешь.

Минуту помолчали.