Другая Белая

Роджер звонил еще и еще и приглашал Марину, каждый раз добавляя: «Алина уехала отдыхать» или «Алина повезла группу в Польшу». Была в этом какая-то недосказанность. Роджер как-то сказал, что живут они с Алиной нормально — как брат с сестрой. («Наверное, пора в таком возрасте, — думала про себя Марина, — но вот почему сын предложил ему переехать от „сестры“ к нему? Все тот же сюжет: уходил старик от старухи?») Марина как-то даже попросила Роджера:

— Что если я буду приезжать, когда Алина дома?

Тот снова перевел разговор на гарантии безопасности. Когда она ехала к нему, ощущала дискомфорт, приезжала — все, как рукой, снимало. Они подружились. Им было интересно вместе — даже мыслей о том, что он другой национальности и может чего-то не понять, у Марины никогда не возникало.

Марина понимала, что нравилась ему, — ну и прекрасно! Он ей тоже очень нравился. Как это замечательно друг другом восхищаться просто так — без корысти и даже без романтического флера! Их дружба оборвалась нелепо. Однажды Роджер позвонил, долго мялся, что было ему не свойственно, и, наконец, вымолвил:

— Вы не могли бы мне позировать?

— Обнаженной?

— Да.

Марина, взяв паузу, обреченно подумала: «Я же обязательно простужусь». А он тоже, наверное, чувствовал себя неловко и только усугубил эту неловкость, добавив:

— Это — работа, она оплачивается.

Тему замяли, разговор скомкали, но звонков больше не было. Двое взрослых — более чем — друзей не смогли «разрулить» неловкую ситуацию. Для Марины это было большой потерей. Она осталась одна. Можно, даже нужно было перезвонить, посмеяться, быть может, даже согласиться в принципе (когда потеплеет), но Марина заметила, что ей все меньше и меньше хотелось общаться с кем бы то ни было. Даже ежевечерние разговоры по телефону с семьей давались ей нелегко: «Как вы? Я тоже. Все в порядке. Погода? По сезону. Нет, снега нет. Я не помню, при мне его еще ни разу не было. Держитесь. Целую». Вешала трубку и… И ничего не хотела…

«Вторник. Ничего нового. Существовал»[130]. Среда. Ничего не делала. Существовала. Четверг.

По утрам не хотелось открывать глаза, перед ней выстраивались все ее грехи — и нынешние, и из далекого-далека: младшему сыну было четыре года, он с наслаждением топтался в луже, а она на него накричала. Как она могла! На детей кричат только русские… А однажды он просил ее пойти с ним на фильм о Пеле, а вместо этого она повела его на какую-то ей интересную мелодраму. А старший сын приехал с первой журналисткой практики, первые деньги заработал, а она тут же попросила взаймы, отдала потом? «Да, о чем это я!? Мама отнюдь не молоденькая в Москве с медсестрой живет, по мне, конечно, скучает, хоть и виду не подает… Муж родной, тридцать лет вместе, один… Недавно звонила, сказал: „Наши души, как птички, на одной веточке сидят“. И чем всю жизнь гордилась — тем, что врать не умела! Ну да, ведь мы же такие искренние, душа широкая и вся нараспашку. Правдой-маткой по физиономии — любимая национальная забава. Свекровь, покойница, правильно говорила: „Притворись“. „Молчи, скрывайся и таи…“[131] Никогда не умела и только жизнь людям портила… А орала как на того же мужа, когда он возвращался из своих командировок: „Мать-одиночка я!“. Да, одиночкой была, но ведь всегда знала, что так будет, никаких надежд на какой-то иной расклад он и до свадьбы не подавал. Какие мальчишки замечательные, любящие, у такой-то матери! Я — жуткое, бессердечное создание, виновата во всем… Моя вина, моя великая вина! И что лежу сейчас, скрючившись в темноте и света не хочу — это наказание мне за все».

Немного легче становилось только вечером. Включала телевизор, а смотреть не могла: все люди жили нормальной жизнью, что-то делали, а она ни на что не способна, читать даже не могла — не понимала о чем там, беспрестанно текли слезы.

Однажды увидела рекламу антидепрессанта. Вот оно что, у нее депрессия! На следующий день пошла в аптеку: «Такие лекарства только по рецепту». Записалась к врачу, подготовила объяснительную речь, но, когда пришла на прием, никаких речей не потребовалось: врач спросил о симптомах и, уже выписывая рецепт, предупредил:

— Антидепрессант начнет действовать через две-три недели — не раньше.

Какой там раньше! Начала пить таблетки, стало еще хуже, прочитала инструкцию — оказалось, что так и должно было быть, значит, лекарство попало в цель. «Будем ждать, — калачиком свернувшись на постели думала Марина. — Хорошо, что одна, какой был бы кошмар, если бы это случилось, когда жила с Дэвидом: он не любил ничего некрасивого, а выгляжу я сейчас — краше в гроб кладут».

Тот недавно прислал message. Марина отметила, что выбрал для него розовый фон с каким-то узором и неформальный шрифт — как знак протянутой руки. Однако текст был делового, на первый взгляд, содержания: «Недавно разбирался в гараже и обнаружил твою сумку, которую пропустил летом. На ней французская надпись. Скажи, что с ней делать — выбросить или?..»