Другая Болейн

— Не смей этого больше повторять, — шипела сестра. — Не смей меня проклинать. Если я упаду, то и тебя за собой утяну, Мария. И Георга, и всех остальных. Не смей такого повторять, а не то сошлю в монастырь и вовек своих детей не увидишь.

Она вскочила на ноги, бросилась бежать, только мелькала отороченная мехом накидка. Я смотрела, как она несется по тропинке ко дворцу, и думала — опасней врага не сыскать. Теперь она помчится прямиком к дядюшке Говарду, а то и к самому королю. Анну сейчас все слушаются, все, кто имеет власть надо мной. И если она пожелает моего сыночка или даже самой моей жизни, ей достаточно только слово сказать.

Георг накрыл ладонью мою руку.

— Прости, сестренка, — неловко произнес он. — По крайней мере, дети останутся в Гевере, и ты сможешь с ними видеться.

— Она все себе берет, — выдохнула я. — Она всегда все брала. Но этого я ей вовек не забуду.

Весна 1529

И вот мы с Анной в монастыре Черных Братьев, прячемся за занавесями в самом дальнем углу. Не можем мы пропустить такого случая. Никто не может, всяк ищет хоть малейшего повода прийти сюда. Такого в Англии еще не случалось. Сегодня здесь будет слушаться дело о браке короля и королевы Англии, самое необычайное судебное разбирательство, необыкновенное событие.

Двор находится в Брайдуэльском дворце — прямо рядом с монастырем. Каждый вечер король с королевой будут восседать рядом за пиршественным столом во дворце, а по утрам отправляться в монастырь, где собирается суд, чтобы решить — а был ли брак в действительности, можно признать ли законными эти двадцать долгих лет их любви.

Что за ужасный день! Королева в самом лучшем наряде, она, очевидно, решила не обращать внимания на постановление суда, предписывающее ей не одеваться слишком роскошно. На ней новое красного бархата платье с накидкой, отороченной золотым шитьем. На рукавах и подоле — опушка из черного соболя. Темно-красный чепец обрамляет лицо, на котором ни усталости, ни грусти. Вот уже два года старается она не показать своих чувств, оживленная, пылкая, готовая бороться до конца.

Когда короля просят выступить перед судом, он подымается и объявляет собранию, что его всегда мучили сомнения о законности этого брака, с самого начала. Королева прерывает его — никто еще в целом свете не осмелился прервать английского короля, — говорит спокойно и рассудительно, указывает на то, как долго он позволил дремать своим сомнениям. Король, теперь уже на слегка повышенных тонах, продолжает читать заранее подготовленную речь, но видно — он смущен.

Он говорит, что пытался забыть о сомнениях ради горячей любви к королеве, но больше уже не в силах не обращать на них внимания. Я чувствую — Анна рядом со мной дрожит, как молодая кобылка перед охотой. „Что за чепуха“, — страстно шепчет она.

Суд вызывает королеву — ей предстоит держать ответную речь. Судебный глашатай выкликает ее имя — один раз, второй, третий, но она делает вид, что не слышит, хотя глашатай стоит прямо рядом с троном и кричит на весь зал. Она поднимается, идет по залу, голова высоко поднята, направляется прямо к Генриху, сидящему на своем троне. Опускается перед ним на колени. Анна выглядывает из-за занавеса, шепчет: „Что она себе позволяет? Не может она это сделать“.

Я прекрасно слышу слова королевы, хотя мы прячемся в самом дальнем углу. Каждое слово доносится отчетливо, только легкий иностранный акцент заметнее обыкновенного.

— Увы, сир, — начинает королева ласково, как будто они в зале только вдвоем. — Чем я вас так оскорбила? Призываю Бога и всю Его землю в свидетели, что была вам верной, смиренной и послушной женой. Вот уже двадцать лет я вам верная жена. И прижили вы со мной множество детей, хотя Господу было угодно призвать их к Себе. И когда вы впервые мною обладали, я была девицей, которой еще не касался ни один мужчина.

Генрих ерзает на подушках, глядит на председателя суда, как бы давая ему знак прервать королеву, но она не сводит глаз с лица мужа.

— Правда ли это, пусть решает ваша совесть.

— Не может она такого делать, — шипит Анна, глазам своим не веря. — Ей полагается звать своих юристов, пусть предъявляют доказательства. Не может она прямо так разговаривать с королем.

— Не может, да разговаривает, — отвечаю я.

В зале суда царит полнейшее молчание, все, затаив дыхание, слушают королеву. Генрих откинулся на спинку трона, бледен от смущения. Он похож на жирного испорченного мальчишку, которого распекает истинный ангел. Я вдруг сообразила, что одобрительно улыбаюсь, чуть ли не подмигиваю ей, хотя именно мое семейство причиной того, что ей приходится выступать в этом суде. Она, Екатерина Арагонская, говорит за всех нас, женщин всей страны, добрых жен, которых нельзя прогнать из-за того лишь, что мужу приглянулась хорошенькая мордашка, всех женщин, которые только и знают, что кухню, спальню, церковь да детишек, за всех женщин, что заслуживают большего, чем мужнины капризы.