Другая Болейн

— Ты не вопрошала ворожей о дне зачатья? Никаких вредных зелий или настоев из трав, заклинаний духов, колдовских чар?

— Я до такого не касаюсь. — Анна покачала головой. — Хоть кого спросите. Спросите моего духовника, спросите Томаса Кранмера. Я не меньше вас забочусь о своей душе.

— Я больше забочусь о своей шее, — угрюмо бросил он. — Клянешься? Может, и мне в какой день придется за тебя поклясться.

— Клянусь, — прозвучал безжизненный ответ.

— Тогда вставай поскорее, постарайся зачать другого, и пусть это будет сын.

Она взглянула на него с такой ненавистью, что дядюшка даже отшатнулся.

— Благодарю за совет. Сдается мне, я и раньше его слышала. Зачни поскорей, доноси полный срок и роди мальчика. Благодарю вас, дядюшка. Да, мне это известно.

Она отвернулась, уставилась на богато расшитый полог кровати. Он постоял еще минуту, глянул на меня, усмехнулся одной из своих кривоватых улыбочек и вышел. Я закрыла дверь, и мы с Анной остались вдвоем.

Ее глаза полны слез. Еле слышный шепот:

— А что, если у короля не может быть законного сына? С ней ведь не получилось. А если и у меня не выйдет, виновата буду я одна. Что тогда со мной будет?

Лето 1534

В начале июля пришла утренняя дурнота, до грудей не дотронуться. В жаркий полдень в затененной комнате Уильям поцеловал меня в живот, провел по нему ладонью, сказал тихонько:

— Ну и что ты думаешь, любовь моя?

— О чем?

— Об этом маленьком кругленьком животике.

Я отвернулась, скрывая довольную улыбку.

— Я и не заметила.

— Ну а я заметил. Теперь скажи мне, сколько времени уже знаешь.

— Два месяца, — призналась я. — Мечусь между радостью и тревогой, как бы не пришла нам от него погибель.

Он обнял меня одной рукой.

— Ни за что. Наш первенец, Стаффорд. Наша радость, и ничего больше. Я так счастлив, любовь моя, до чего же ты хорошо постаралась. Будет мальчишка — пусть пасет коров. Будет девчонка — пусть их доит.

— Хочешь мальчика? — с любопытством спросила я. Болейны ни о чем, кроме мальчишек, не думают.

— Если там мальчик, хочу. — Похоже, ему и вправду все равно. — Кто бы ни был — все хорошо, любовь моя.

Меня отпустили, разрешили провести июль и август с детьми в Гевере, пока король и Анна путешествуют. Самое лучшее лето в моей жизни, мы с Уильямом не расставались с детьми, к моей несказанной радости, младенец в животе рос не по дням, а по часам. А когда пришла пора возвращаться, стало ясно — живот уже такой большой, что надо признаваться Анне, пусть заслонит меня от гнева дядюшки, я же заслонила ее после выкидыша от гнева короля.

Мне повезло, я вернулась в Гринвич в тот день, когда король с большинством придворных уехали на охоту. Анна сидит в саду на земляной скамье, над головой балдахин, вокруг музыканты. Кто-то читает любовную поэму. Я помедлила, вглядываясь в лица. Как же они все постарели, нет больше молоденьких придворных. Такие бывалые кавалеры, не то что во времена королевы Екатерины. Немножко экстравагантности, капелька шарма, множество любезных словес, и все будто чуть-чуть на взводе, разогреты — но не жарким летним солнышком. Многоопытный королевский двор, немолодой, даже хочется сказать, немного порочный. При таком дворе всякое может случиться.

— А вот и моя сестрица. — Анна приложила руку к глазам, разглядывая меня. — Добро пожаловать, Мария. Успела насладиться деревенскими красотами?

— Да, — стараюсь, чтобы дорожный плащ висел посвободней, — а теперь вернулась, чтобы погреться под ярким солнцем вашего двора.

— Хорошо сказано, — хихикнула Анна. — Я еще сделаю из тебя настоящую придворную даму. Как поживает мой сын Генрих?

Знает, как ударить побольней.

— Шлет вам свою любовь и почтение. Я привезла письмо, которое он вам написал на латыни. Смышленый мальчуган, учитель им очень доволен, и на коне теперь держится весьма уверенно.

— Отлично. — Ясно, меня сегодня особо не помучишь, не стоит времени терять. Она повернулась к Уильяму Брертону. — Если не найдете лучшей рифмы, чем „любовь — кровь“, присужу приз сэру Томасу.

— Бровь? — предложил он.

Анна расхохоталась.

— Возлюбленная королева, одна и вечная любовь, мне навсегда пронзила сердце твоя прекраснейшая бровь?

— Никому не найти хорошей рифмы к любви, — вмешался сэр Томас. — В поэзии, как в жизни, с любовью ничто не рифмуется.

— А как насчет брака? — спросила Анна.

— Брак уж точно не рифмуется с любовью, ничего общего. Начать с того, в нем один слог, а в любви два. Вы только послушайте, это слово „брак“, никакой музыки.

— В моем браке музыка есть, — отозвалась Анна.

Сэр Томас вежливо поклонился:

— Что бы вы ни делали, прекрасная госпожа, музыка есть во всем. Но все равно это слово не рифмуется ни с чем полезным.

— Тогда приз достанется вам, сэр Томас, — объявила Анна. — Не нужно мне льстить, достаточно и вашей поэзии.

— Говорить правду не значит льстить. — Он преклонил перед ней колено.

Анна отстегнула с пояса маленькую золотую цепочку, вручила ему, он поцеловал цепочку, засунул в карман камзола.

— Пора переодеваться, король скоро вернется с охоты и захочет обедать. — Она встала и окинула взглядом придворных дам. — Где Мадж Шелтон?