Другая Болейн

Отец кивнул, и я последовала за ней. Мы прошли сквозь широкие двери, свернули налево, в узкий коридор. Каменная винтовая лестница ведет в хорошенькую комнату, где стоит кровать с бледно-голубым пологом. Окно выходит на ров с водой, дальше открывается вид на парк. Другая дверь — в небольшую галерею с каменным камином, любимую комнату моей матери.

— Умыться хотите? — грубовато спросила служанка, показывая на кувшин, полный холодной воды. — Могу горячей принести.

Я содрала с рук перчатки для верховой езды, протянула ей. Вспомнилась неизменно угодливая прислуга во дворце Эльтам.

— Подай горячей воды и проследи, чтобы сюда принесли мою одежду. Хочу сменить платье.

Она поклонилась и вышла, бормоча себе под нос, чтобы не забыть: «Горячая вода. Одежда».

Я подошла к окну, встала на колени на низкую скамью, выглянула наружу сквозь мелкие стекла в свинцовом переплете.

Весь день я пыталась не думать ни о Генрихе, ни об оставленном дворе, но сейчас, в этом убогом доме, я поняла — потеряна не только любовь короля, потеряна и ставшая уже необходимой роскошь. Я не желала быть мисс Болейн из Гевера. Не желала быть дочерью владельца малюсенького замка в Кенте, когда мне совсем недавно покровительствовал сам король Англии. Далеко я ушла от Гевера, и мне ни к чему возвращаться назад.

Отец остался только на три дня, срок достаточный, чтобы повидать управляющего и тех арендаторов, кто особенно настойчиво добивался встречи с ним, разрешить спор о межевом столбе, отправить любимую кобылу к жеребцу — теперь он был готов к отъезду. Должно быть, провожая его на подъемном мосту, я выглядела очень несчастной, если он заметил это, даже вскакивая в седло.

— Ну, что случилось? Соскучилась без придворной жизни?

— Да, — ответила я коротко, не стоит объяснять отцу, что скучаю я не только по двору, больше всего — невыносимо — мне не хватает Генриха.

— Некого винить, кроме себя, — грубовато отозвался он. — Надеюсь, Анна с Георгом смогут все исправить. Если не выйдет, даже не знаю, что с тобой станет. Может, уговорим Кэри принять тебя обратно? Будем надеяться, он тебя простит.

На моем лице отразился ужас, а отец захохотал. Я придвинулась ближе и схватила его за руку в перчатке, небрежно держащую поводья.

— Если король обо мне спросит, скажете, я очень сожалею, если оскорбила его?

Он покачал головой:

— Давай уж следовать совету Анны. Похоже, она понимает, как с ним управляться. А ты будешь делать, что тебе скажут, Мария. Один раз все испортила, теперь изволь слушаться.

— Почему Анна должна решать, что мне делать? — возразила я. — Почему важно только ее мнение?

Отец высвободил руку.

— У нее есть голова на плечах, она знает себе цену. А ты — ты ведешь себя как четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз.

— Но я и есть четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз!

— Вот именно, — отрезал он безо всякого снисхождения. — Поэтому мы и прислушиваемся к Анне.

Он даже не дал себе труда попрощаться. Повернул лошадь и поскакал по мосту дальше к воротам.

Подняла руку, чтобы помахать, если он обернется, но он не обернулся. Ускакал, прямо держась в седле, глядя вперед. Как настоящий Говард. Мы никогда не оборачиваемся. У нас нет времени на сожаления об упущенных возможностях. Если план не сработал, придумаем другой, если меч сломался, возьмем запасной. Если ступенька рухнет прямо перед нами, перешагнем через нее и продолжим путь наверх. Все выше и выше — вот девиз Говардов, и мой отец вернется ко двору, вернется к королю, даже не кинув на меня прощальный взгляд.

К концу недели я обошла все дорожки сада и изучила парк во всех направлениях от исходной точки — подъемного моста. Начала вышивку для алтаря церкви Святого Петра в Гевере и успела закончить квадратный фут неба — на самом деле довольно унылого, потому что там не было других цветов, кроме голубого. Написала три письма Анне и Георгу и отправила ко двору в Эльтам. Три раза посыльный уезжал и три раза возвращался с добрыми пожеланиями вместо ответа.

К концу второй недели я приказала вывести лошадь из конюшни и отправилась на долгую прогулку в полном одиночестве — не могла выносить даже компанию молчаливого слуги. Я старалась скрывать свою раздражительность — благодарила горничную за каждую мелкую услугу, садясь обедать, склоняла голову, когда священник возносил молитву. А хотелось вскочить и заорать от отчаяния — меня заперли здесь, а там двор переезжает из Эльтама в Виндзор. Сдерживала ярость изо всех сил — я так далеко от двора, я выключена из жизни.

К третьей неделе я впала в состояние покорной безнадежности. Ни от кого ничего не слышно, и я решила — Генрих вовсе не собирается меня возвращать, а муж заупрямился и не желает знать жену, покрытую позором — король ухаживал за ней, но любовницей не сделал. Такая женщина авторитета мужу не прибавит. Такую лучше всего сослать в деревню. Анне и Георгу я писала еще дважды на прошлой неделе, но ответа снова не получила. Но во вторник на третьей неделе моего заточения я получила наскоро нацарапанную записку от брата.