Другая другая Россия

— Я, конечно, левый человек и считаю, что проблема изначально в капиталистическом устройстве. Но информационное общество само порождает новую формацию. Только для того, чтобы это произошло, необходимо, чтобы возник класс, который в этом заинтересован. И чтобы у этого класса возникло общее сознание. Чтобы мы с вами, сидя здесь, не спорили про Путина, а чувствовали, что мы с вами одной крови. Потому что я — представитель информационного пролетариата и вы — представитель информационного пролетариата. И Алена Попова. Мы все — люди, которые зарабатывают, работая с нематериальными активами. Мы классово в одной нише.

— Я не хочу быть с вами в одной нише.

— И тем не менее вы в ней находитесь.

— Мы голосовали за разных людей. Я бы за вас не проголосовала.

— А это неважно, кто за кого голосовал. Это как раз говорит о том, что у нас с вами еще нет общего классового сознания. Самое главное достижение Болотной — начался процесс классообразования. А то, что по политическим взглядам мы пока стоим по разные стороны баррикады, это просто недоработка политических сил.

У Пономарева звонит телефон.

— Мы можем прерваться на пятнадцать минут? — спрашивает он. — Это из-за Козихинского переулка. Они меня уже избуравили.

Вспоминаю пельмени с брусничным чаем, но все равно соглашаюсь. Пономарев уходит, а я иду в туалет. В туалете поют невидимые глазу птицы.

Он возвращается ровно через пятнадцать минут. Я уже ем картошку с грибами за четыреста рублей.

— На митинге 4 февраля я зашла погреться в ближайшую «Шоколадницу». Туда подтягивались другие митингующие и пили капучино, горячий шоколад, латте, заедали чизкейками… И я подумала: уж кто бы кричал про кровавый путинский режим, но только не они… то есть мы.

— А вы думаете, Ленин не ел чизкейки?

— Ел. Но если б режим был действительно кровавый-кровавый, не было бы так много людей на митингах.

— А никто и не говорит, что у нас тоталитаризм. Просто страна несвободная. Все зависит от степени участия. Проблемы только у вожаков.

— Вы считаете этих людей с трибуны вожаками?

— Тех, кто является зачинщиками.

— А вы — зачинщик или вожак?

— Рано или поздно хочу стать лидером.

— А сейчас вы зачинщик или вожак?

— Иногда так, а иногда так.

— А кем вы мечтали стать в детстве?

— Я рос в диссидентской семье, но наперекор этому был активистом районного пионерского штаба. Родители постоянно дразнили меня Павликом Морозовым. В университет поступал самостоятельно — в то время социальные лифты работали иначе. Потом пришли девяностые. Отец занялся бизнесом, но попал в тяжелую ситуацию. Он работал с польским банком, который патронировал Лех Валенса. Банк обанкротился со всеми его деньгами. Представляете, что такое потерять деньги в 93-м, особенно чужие? Это был почти смертный приговор. Я тогда три года отца вообще не видел, семья впроголодь жила.

— Впроголодь — это как?

— Никакого шика.

— А шик — это что?

— Предметы роскоши, походы в ресторан.

— Недавно я была на заводе в Ижевске, там женщина у станка сказала, что шик для нее — это когда-нибудь купить однокомнатную квартиру.

— Для каждого это чисто психологическая история. Для меня с трудом сводить концы с концами — это когда все деньги уходят на еду.

— То есть люди не равны.

— Люди, безусловно, не равны.

— И по факту невозможно дать равные возможности умному и дураку.

— Вы ощущаете разницу между равными возможностями и потреблением?

— А вы знаете, зачем тратить возможности, когда сразу видно, что человек не сумеет ими воспользоваться?

— Равные возможности — это когда человек, независимо от того, в какой семье и в какой точке страны он родился, может получить одинаковое с другими образование и одинаковую работу. Если человек в силу своих способностей в состоянии хорошо учиться и эффективно распорядиться этими возможностями, у него будет другой уровень потребления. Возможности и способности — это разные вещи.

— Ну, к примеру, вы… в силу своих прекрасных способностей смогли воспользоваться возможностями, а я в силу своих — нет. И вы назначаете встречу в этом прекрасном заведении, да еще опаздываете. Я могу вас за это ненавидеть. Вот вам и классовая ненависть. А вы думаете, что я с вами в одной нише.

— А я бы вас не ненавидел.

— Ну еще бы! Ведь вы здесь сидите, а не я.

— Есть люди, у которых гораздо больше возможностей, чем у меня — по их способностям.

— А я их тоже ненавижу…

— А я нет.

— А нас много.

— Факт вашей биографии.

— И как вы меня с такой биографией за собой поведете?

— Буду убеждать, что меня ненавидеть не надо.

— Давайте.

— Надеюсь, к концу интервью вы перестанете меня ненавидеть, — улыбается Пономарев.

— И как вы это сделаете?

— Воспользуюсь своим личным обаянием.

— Пока не работает.

— А что я вам плохого сделал?

— Видите ли, в чем дело, пока вас не было, я тут в туалет ходила…

— И что?

— А то, что там птицы поют…

— Вам птичку подарить?

— Нам всем птичек не передаришь.

— Вот вы меня ненавидите, а масса меня не ненавидит… Ну что я должен сделать? Пошли в кино? Может, вы влюбитесь в меня, и я стану мужчиной вашей жизни.

— У меня диктофон все пишет.

— Ради бога.

— Вас ошеломляет моя ненависть к вам?