Другая другая Россия

— Мама всегда была очень добрая. Мама всегда защищала меня, когда он ругал. Он ругал меня, но этим он меня учил. И у меня… Вот я вам скажу… У меня всегда была мечта, чтобы он мне сказал: «Рамзан, ты — молодец. Ты это сделал правильно». Это для меня в жизни было самым… самым, что можно было мне подарить. Горы золота и бриллиантов не осчастливили бы меня. Но он мне этого никогда не говорил. И, знаешь, я делал, я выполнял его поручения, он сам удивлялся, что я это сделал, но все равно говорил: «Ты это делал ради Всевышнего, ради народа, не ради меня или себя. Если ради меня делаешь, то не делай». «Вот ты сегодня взял автомат в руки, — говорил он мне. — Ты взял его не ради меня. Если ради меня, то я тебя об этом не прошу — пользы не будет. А если ради Всевышнего, то почему я тебя должен благодарить за это? Тысячи ребят, как и ты…» Так он относился ко мне. Потом, после его смерти, мне его друзья рассказали, как он обо мне говорил. Чувствуешь, что человек тебя любил, уважал.

— Если я вам скажу, что конкретный мальчик, у которого отец — чеченец, находится в детском доме Вологды, вы захотите ему помочь?

— Если есть такой парень… Но его отец не может быть чеченцем.

— И все же он — чеченец.

— Он называет себя чеченцем, но кровь у него не чеченская, я вас уверяю. Вы как сказали, у меня даже руки вспотели, до того мне неудобно. Я его привезу, я для этого мальчика буду делать все, как для своего мальчика.

— А если я скажу, что он находится в детском доме для неполноценных детей?

— Я тем более для него буду все делать. Дайте адрес, я буду этим сегодня заниматься. И фамилию отца мальчика мне скажите.

— Я вам только имя мальчика скажу. Завтра вы о нем не забудете?

— Вот такие вопросы мне часто задают, потом проверяют и спасибо говорят. Зачем мне это обещать, я — что, политический вес набираю себе? Я завтра должен идти на выборы, что ли? Я потерял все… У меня было все. Я потерял своего отца, я потерял своих самых близких братьев и двоюродных, одноклассников, друзей детства… Зачем мне другая жизнь? Ты представь… Ты поставь себя на мое место.

Я задумываюсь и впервые за время нашей беседы пытаюсь представить себе Рамзана Ахматовича Кадырова как человека со своими плюсами и минусами, со своими потерями и не только…

— Я понимаю, что вы потеряли гораздо больше, чем приобрели, — наконец говорю я ему.

— Сегодня мне тридцать три, — продолжает он. — Мне было шестнадцать, когда началась война. Я не видел детства. Я не знаю, что такое детство. И… и… и не чувствовал никогда себя ребенком! Понимаешь? Когда рассказывают, что бывает интересное детство и молодость, мне очень интересно слушать. А сам я, когда… когда… когда… Я всегда был в подчинении, но я любил подчиняться своему отцу, и поэтому мне судьба моего народа небезразлична. Если я все забуду — что я мусульманин и что я… то я все равно сын своего отца, который отдал жизнь во имя народа.

— Счастливое детство — это когда ребенок без страха смотрит в будущее и ждет от завтрашнего дня только хорошего, — говорю я. — Разве у вас этого совсем не было?

— Не было. Если я никогда не видел нормальной жизни, то как это могло быть? Все, что я помню, — это война, убийства, — звонит его мобильный телефон, но он сбрасывает звонок. — В пятом классе образование уже начало ломаться, не было места, где учиться.

— Зато сейчас у вас большие возможности…

— А мне они не нужны. Хочу, чтобы они были у подрастающего поколения.

— Сегодня вашу жизнь можно назвать счастливой?

— Сегодня я — самый несчастный человек на свете. Потому что я несу большой груз ответственности перед Всевышним. Я за каждого отвечаю персонально.

— За то, что движется и не движется? — вспоминаю я фразу, сказанную им когда-то.

— За то, что движется и не движется. Отвечаю за хлеб, — он шумно, тяжело выталкивает воздух из легких. — За хлеб, который мы сеем. За все, за все, за все. За урожай, за деревья отвечаю.

— Почему за деревья?

— Потому что их создал Всевышний, и я несу за них ответственность. И я — самый несчастный человек на свете, — снова тяжело вздыхает. И слова уже выходят из его рта не как мелкие камушки, а как большие валуны. — Чуть что — и все, салам алейкум… — заканчивает он.

— До свидания?

— «Салам алейкум» — хорошее слово, просто я его так применяю…

— А бывают дни, когда удается забыть о «салам алейкум»?

— Когда я стал нести ответственность, подписывать бюджетные документы, то начал думать об этом каждый день. Каждый. Смерти я не боюсь. Я боюсь подлости, предательства, просто так я умереть боюсь.

— Раньше, в детстве, я думала, что чеченские, горские понятия о чести и предательство несовместимы. Но сейчас я вижу, что есть среди чеченцев предатели, и их немало, — говорю я.

— У них нечистая кровь, — отвечает он. — Чистый чеченец не может быть предателем.

— А если он живет в чеченском селе и жалуется на своего соседа, обвиняя его в том, что он — боевик? Это разве не предательство?

— Это — не предательство. Боевик приносит людям горе.

— А если этот человек — не боевик? Если он был напрасно обвинен?