Другая другая Россия

Учитель литературы отпирает ключом 311-й кабинет. В окно бьет солнце. Пустые низкие парты. Искусственная роза из золотистой парчи на учительском столе. В конце августа тенистая пустота школы кажется особенно тоскливой. Сажусь за первую парту.

— А кем вы хотели стать в детстве? Неужели учителем? — задаю свой первый вопрос, усмехаясь про себя: сидя в последний раз за партой, не представляла, что когда-нибудь буду с таким деланно-серьезным видом задавать вопросы преподавателю.

— Только не учителем, — отвечает он с какой-то быстрой до странности готовностью. — Были мечты, связанные с морем, с геологией…

— Навеянные литературой?

— Литература появилась в пятнадцать лет, а мысль поступать на филфак оформилась в шестнадцать.

— Когда сами учились в школе, каким представляли себе идеального учителя?

— Все, что я делаю, — это попытка не быть учителем, похожим на тех, кто мне не нравился.

— А что такого ужасного было в тех учителях, на которых вы стараетесь не походить?

— Наверное, они были похожи на учителей, — произносит он на одном дыхании. — У нормального учителя должно быть еще что-то помимо школы, что-то важное, чем он готов делиться, так же как физикой, математикой, литературой. Ведь в русском языке «учитель» — очень ловушечное понятие. Поэтому я стесняюсь называть себя учителем — я преподаватель.

— А что есть у вас за пределами школы, что делает вас нормальным?

— Вы меня провоцируете на хвастовство. Вы обратили внимание на стул у входа? — спрашивает он, и я оборачиваюсь. У стены стоит стул, сиденье и спинка которого сшиты из цветных лоскутов кожи.

— Это моя последняя придумка, — говорит он. — А в основном я шью в туристско-военно-спортивном стиле. В сентябре можно будет отмечать юбилей: я шью уже тридцать лет. Джинсовых курток сшил — кубометры.

— Следствие советского дефицита?

— Да, когда хорошую одежду было в магазинах не купить, я вдруг понял: зачем ходить к кому-то на поклон и за большие деньги брать любую дрянь? А теперь шитье для меня — это форма психотренинга.

— Вам комфортней сидеть на уроке на собственноручно обшитом стуле?

— На уроке сидят только учителя из «Ералаша». Нормальные учителя мечутся, бегают, прыгают. Сидеть на уроке противоестественно.

— Мотаетесь по классу, чтобы самому не уснуть или чтоб они не уснули?

— Чтобы поддерживать их в некоем рабоче-встревоженном состоянии.

— А сами вы всегда во встревоженном состоянии? — Наш разговор напоминает игру в теннис: я бросаю мяч, учитель его тут же отбивает.

— Однажды меня в дверях спросили: «А тема урока какая?» Я не смог ответить. Доска здесь, а я там. Вот когда я дойду до доски, я уже буду совсем другим человеком. А там, в коридоре, это еще не я.

— А кто?

— Просто человек, лениво-расслабленно идущий из учительской в выключенном состоянии. Здесь же я попадаю в особо подстегнутое состояние, — говорит Андрей Владимирович. Я уже заметила, что он питает слабость к сложным определениям.

— Вы дали тысячи уроков, неужели это состояние еще не исчерпало себя?

— Если речь идет о профессиональном выгорании, то в последние годы я начал понимать, что это такое. Но думаю, меня еще надолго хватит.

— Есть ученики, которые поддерживают в вас это состояние?

— Двадцать лет назад мне больше нравились странные дети, сейчас — нормальные. Наверное, потому что сейчас их меньше, чем странных.

— Нормальные — это какие?

— Адекватные, неперекошенные, то есть с нормальным видением мира, умением различать, где верх, где низ. У меня ощущение, что в последнее время у детей такое заболевание — ребенок в глубине души уверен в том, что мир объективно не существует. Он думает: сейчас я закрою глаза, и мир исчезнет, а когда открою, появится уже не та картинка, которая была. Захочу — учитель сейчас исчезнет, захочу — это будет не контрольная, захочу — не будет ничего. И это эпидемия, это надо лечить.

— И все же, кто такие нормальные дети?

— Это самая большая загадка, которую я стараюсь постепенно понять.

Провокационная традиционность

— Что кроме своего предмета вы даете ученикам? — Наше интервью больше похоже на допрос, но Андрей Владимирович безропотно терпит.

— Очень много лет назад я смотрел один болгарский фильм про школу — это было еще в детстве, поэтому названия я не помню, но это был самый лучший фильм про школу. Там был учитель с особенным финтом — в конце каждого урока он просто говорил с классом по душам, причем в начале урока не представлял, о чем будет говорить. И это было так здорово! Условно говоря, мне больше лет, чем моим ученикам. И если мне, черт возьми, при этом нечего им сказать кроме того, что у меня пять курсов филфака, то зачем я здесь нахожусь? А если у меня пять курсов филфака и я в чем-то поднаторел, то должен ли я вешать ученикам лапшу на уши в соответствии с образовательным государственным стандартом? — последние слова он гнусаво растягивает, пародируя какого-то невидимого оппонента.

— А вы уверены, что в вашей душе есть что-то такое, чем следовало бы делиться с другими, особенно с детьми?