Другая другая Россия

Мимо нас проходит уборщица-мигрант в бордовой униформе. Она смотрит на нас с подозрением и, как мне кажется, даже с угрозой. Выйдя на улицу, она продолжает смотреть на нас через стекло.

— А вы вообще были замужем? — спрашиваю бабку.

— Никогда, — надменно отвечает бабка, словно я позволила себе заподозрить ее в чем-то стыдном.

Мы сидим за столиком в ожидании кофе, и мое порождение вполголоса делает свои подсчеты. Я слышу фразу, которую сразу же решаю записать: «Срок дожития бабки и собаки примерно одинаковый».

— Ты хочешь сказать, что одна бабка равна одной собаке? — уточняю я.

— Нет, — серьезно отвечает порождение, — одна бабка равна двум собакам. Если проживание одной собаки не в самой дорогой клинике стоит пятьсот пятьдесят рублей в месяц, ну, той клинике, где не страшно оставлять собаку, то, значит, две собаки стоят тысячу сто рублей в день и, соответственно, тридцать три тысячи в месяц. А ты еще учти, что я снимаю для собак клети с услугами — два раза в день питание и три раза в день выгул…

— К счастью, наша бабка сама себя выгуливает, — вставляю я.

— А еще медобслуживание — это дополнительный расход, — продолжает она. — В итоге две собаки в месяц обходятся в полтинник.

— И где ты берешь эти деньги? — вдуваю я сердечко, изображенное корицей на пенке с капучино. На его месте остается корявая загогулина.

— Я потратила все свои запасы и запасы друзей, потому что мои уже кончились. У нас с бабкой только один вариант — собрать для нее денег на съемную квартиру.

— Наверное, бабка действительно вышла бы дешевле, чем собака, но тут есть два «но», — замечаю я. — Первое — люди с большей готовностью скидываются на собак, чем на бабок.

— Не факт, — оспаривает мое «но» порождение. — Люди, которые не считают себя собачниками, начинают орать: «Лучше б людям помогли!» Но сами людям не помогают.

— Хорошо, тогда второе «но». Лично меня не устраивает такой способ помощи. Он — неудобный для меня. Я не хочу быть закабалена этим ежемесячным поиском. У меня своих дел хватает. Молодой человек! — подзываю я охранника, стоящего у стойки.

Он подходит и сразу зачем-то начинает подрыгивать ногой в темной брючине, и иногда наклонять коротко остриженную голову к правому плечу.

— Скажите, пожалуйста, — начинаю я, пока мое порождение поедает сырники, — а эта пожилая женщина давно здесь сидит?

— Уже год! — обиженно говорит он. — Никто к ней не подходит. Никто внимания не обращает. Она никому не нужна.

— Вы только не подумайте, что мы против, — быстро говорю я, краем глаза наблюдая, как, волоча мокрую швабру по полу, к нам приближается уборщица. — Это хорошо, что вы ее не прогоняете.

— А ей все равно некуда идти, — басом говорит охранник, а коренастая уборщица в это время подходит близко к нашему столику и заглядывает мне в лицо жгучими и непроницаемыми глазами.

— А давно она здесь сидит? — спрашиваю уборщицу.

— Тринадцать тысяч, — отвечает она.

— Это мы знаем, про пенсию. А сидит-то она тут давно?

— Тринадцать тысяч и еще пять-шесть, — отвечает уборщица.

— Я поняла, спасибо, — киваю я, давая понять, что разговор окончен. Мое порождение, не отвлекаясь от сырников, трясется в беззвучном смехе.

— Итого, — говорит она, когда я поворачиваюсь к ней, — примерно шесть тысяч она могла бы тратить на съемное жилье из тех тринадцати и еще пяти-шести.

— Каких пяти-шести? — давлюсь я.

— Тех, о которых нам сообщила уборщица, — с умным видом отвечает порождение, я не выдерживаю и хохочу.

— Да… — сквозь смех говорю я, — для уборщицы это, наверное, великое социальное потрясение — иметь тринадцать тысяч плюс еще пять-шесть и спать на подоконнике.

— Тринадцать — это, наверное, все, что зарабатывает эта уборщица за месяц, но спит она в квартире.

— По двадцать человек в одной комнате. А наша бабка, как независимый индивид, хочет спать в своей комнате одна.

— Ну она же сказала, что у нее — детская травма. Они спали — тринадцать человек в двухкомнатной квартире. И она ненавидит людей. Как я. Имей в виду, — вдруг мрачно предупреждает меня порождение, — я хоть и твое порождение, но ты меня никогда не приучишь ходить к косметологу и помогать людям. Я помогаю собакам, а не бабкам. Но, к сожалению, в отличие от собаки, бабку не пристроишь. Когда ты берешь собаку, ты понимаешь, что шансов немного, но все равно надеешься. И второе отличие бабки от собаки — бабку нельзя взять к себе.

— Да, я тоже смотрела на бабку и думала: как все было бы просто, будь она собачкой.

— Эта бабка не вызвала у меня особых симпатий, — говорит мое порождение, — но и негативных чувств — тоже. Вообще, если походить по своему микрорайону, то в каждом можно найти по одной такой бабке. Когда я жила в районе «Аэропорта», там в местном торговом центре одна бабка всегда торговала цветами — почему-то завядшими. То ли она их с помойки доставала… Но при этом одевала в целлофан.

— И что, кто-то покупал?

— Ей просто давали деньги, а цветы оставались при ней.

— Завядший цветок — это у бабок такой новый инструмент манипуляции средним классом.

— Эта бабка не любит собак!

— Она не обязана любить собак.

— Я тоже не обязана любить бабок.