Другая Элис

– Мне просто не верится, – вздохнул он, когда я рассказала ему про теннис. – Я как-то раз вывихнул ногу перед марафоном, и то расстроился. Правда, в этом году уже бегаю опять и теперь хочу собирать средства для фонда лечения артрита. Я никогда не бегал ради друзей, это станет для меня еще большей мотивацией. – Он засучил рукава. – Больше не прячься, глупая девочка. Люди готовы тебе помочь. Я тоже готов.

Я подняла голову и посмотрела на Мэтью. Почему я беспокоилась и не хотела говорить никому о своей болезни? Совершенно напрасно. Когда мы возвращались в общежитие, я позволила Мэтью поддерживать меня под руку, и мы продолжили разговаривать как ни в чем не бывало…

Я сидела в инвалидной коляске в приемной у доктора Бакли. Мне дали знакомый вопросник.

– Вы можете ходить в магазин и по другим своим делам?

Я поставила галочку против «не могу сделать». Раньше я не предполагала, что мне придется так ответить.

Моя голова была как свинцовый шар, плотная и тяжелая, напичканная стероидами и лекарствами. Я тряхнула ею и услышала, как в ней загремели таблетки. Мои суставы, словно домино, поочередно подвергались атаке – плечи, потом локти, потом кисти рук, потом бедра и колени, ступни, пальцы ног. Один толчок, и все поочередно пылали. Вот теперь бедро, а какой сустав будет следующим? Что будет, когда все домино повалятся и будут кучкой лежать на столе? Неужели мне придется провести всю жизнь в инвалидном кресле? Я никогда не думала, что эта болезнь приводит к инвалидности.

Закончился мой первый семестр в Бристоле. Мое тело рассыпалось на кусочки, когда я приехала домой, и можно было уже не бодриться. Я больше не могла бороться с болью, подавлять ее. «Вспышки» следовали одна за другой. Мама с трудом посадила меня в машину, каждое движение причиняло боль. Когда мы приехали в больницу, она сказала, что пойдет за инвалидной коляской.

– Нет, не надо, мама, я могу идти, – взмолилась я.

– Но тебе ведь мучительно больно. Подожди меня здесь. – Она вышла из машины, и я видела, как она попросила коляску у молодого санитара, показав на машину и на меня. Я была смущена, но, впрочем, почему? Пациент в инвалидной коляске – не такая диковина для больницы. Зачем сопротивляться, глупая, тупая идиотка? Но мне было стыдно думать, что мама будет толкать меня по коридорам. Я была уверена, что все будут смотреть только на меня и гадать, что со мной такого случилось. Ведь я не инвалид. Мама вернулась к машине. Колеса грохотали по гравию. Я снова взмолилась, просила убрать коляску, не хотела садиться в нее.

– Позволь мне идти, мама, я могу ходить, – повторяла я, пытаясь встать.

– Здесь слишком далеко для тебя, – повторила мама. – Пожалуйста, не спорь. Я слишком устала, чтобы спорить.

Я посмотрела на маму. Она всегда жила ради меня, ее энергии и напора хватало на нас обеих. И теперь впервые увидела морщинки страха и горя, появившиеся на ее лице. Тогда шлепнулась в кресло.

– Извини, – кротко пробормотала я.

– Я понимаю, как это трудно, – проговорила она, с усилием снимая коляску с тормоза. – Я понимаю.

Мы с тарахтением покатились к отделению ревматологии. Я кусала губы, опустив голову, и в который раз повторяла себе: «Я молодая, я слишком молодая, я не должна быть здесь». И я знала, что думала мама. «Лучше бы это была я, лучше бы это была я».

Доктор Бакли разглядывал мой свежий рентгеновский снимок.

– На твоем месте я бы вцепился в хирурга и велел ему срочно тебя оперировать. Ты молодая, но я не думаю, что нам надо с этим тянуть. Жизнь слишком коротка. – Он снова положил снимок на световой стол. – Повреждения ужасные. Тебе требуется целиком заменить бедро и как можно скорее.

– Как скоро?

– Тебе надо попрощаться с Бристолем.

Тридцать один. Черный мрак

– Это дьявол играет в свои игры, – сказал Том. – Он играет нашими жизнями.

Том вернулся домой на короткие каникулы и теперь сидел на моей кровати и читал гороскопы. «Тебе надо учитывать свои финансовые интересы, а восемнадцатого числа ты встретишь…».

– Том, все это чушь, – вздохнула я, мечтая, чтобы он заткнулся.

Он пробовал обнять меня. Я вскрикнула. Я не хотела, чтобы он прикасался ко мне. Он обиженно отпрянул.

– Я вижу дьявола. Он сидит в глубокой, темной берлоге под названием «плохое настроение» и заставляет болеть мою сестру.

Его лицо помрачнело. Оно сказало мне, что взрыв неминуем.

– Том, ступай, – резко сказала я.

Начался 1994 год. Я дома. Зима. Холодно, темно и уныло. Я отказалась от места в Бристольском университете и теперь ждала своей очереди, чтобы мне заменили бедро.