Другая Грань. Часть 1. Гости Вейтары (СИ)

— Я знаю, Петроград. Это его с началом германской войны переименовали, потому что Петербург означает "город Петра" по-немецки.

— Потом его ещё дважды переименовывали: в двадцать четвертом году — в Ленинград, а в девяносто первом — обратно в Санкт-Петербург, — сообщил Мирон.

— И у нас тоже два раза. Только второй раз — в девяносто втором. И второй раз официально приняли двойное название. Хочешь — называй Санкт-Петербург, хочешь — Ленинград. И так, и так — правильно.

— Интересно, а билеты куда продают? — спросил Нижниченко.

— А… — Женька совсем по-детски хлопнул губами. — Не знаю. Я там не был ни разу.

Возникла небольшая пауза, которую прервал Йеми.

— Это было просто великолепно, Балис, но не вздумай так играть, когда по близости будут бродячие жонглеры.

— Почему?

— Да потому что этого никто здесь не умеет. За тобой моментально выстроится очередь желающих изучить эту ольмарскую технику.

На последних словах кагманец скосил глаза в сторону благородного сета.

— А погнать их? — предложил Женька. Отчасти назло: раз уж считают они тут его злодеем, то будет им злодей…

— Действительно, повешу табличку: "Маэстро уроков не даёт", — пытаясь обратить всё в шутку, согласился Гаяускас.

— Это не сложно. Но весть о том, что появился человек, играющий на ценике, разнесется по всему полуострову быстрее, чем пройдут две осьмицы. Оно нам надо?

— А вот это уже серьезный вопрос. Возможно, это нам как раз пригодится, — Нижниченко глянул на кислое лицо Йеми и добавил. — Но, в любом случае, торопиться с созданием такой репутации не следует.

А потом, снова перейдя на русский, поинтересовался:

— Что, играть на этом действительно так сложно?

— Мирон, у меня четыре струны вместо шести. Две трети штатного состава. Никогда не пробовал играть на гитаре с двумя лопнувшими струнами?

— Да я вообще играть не умею. Правда, некто Паганини, помнится, сыграл на одной струне. Было такое?

— Было, хотя он играл на скрипке, а не на гитаре. Но Паганини был музыкантом, а не капитаном морской пехоты.

— Наверное, потому, что в его время морской пехоты не было.

— Если только…

— А если серьезно, то как же ты сыграл, без двух-то струн?

— Единственным возможным образом: настроил их, как четыре первых струны гитары.

— Всё-таки странно, почему никто из них до этого не догадался.

— А кто-нибудь из них нормальную шестиструнку в руках держал? Я не уверен. На Земле, между прочим, у гитары тоже сначала было меньше струн. Если я не ошибаюсь, шестую струну стали делать только в восемнадцатом веке.

— Даже так?

— Представь себе. А извлекать звуки ногтем стали и того позднее — в девятнадцатом. Так что, местных музыкантов мне действительно есть чему поучить. Кстати, ты понял, что такое "олинта"?

— Какой-то инструмент, на котором играют местные аристократы. А что?

— Не какой-то, а вихуэла. У меня есть четкая уверенность, что Йеми имел в виду именно её.

Женька не удержался, рассмеялся, уткнувшись лицом в ладони.

— Как, как ты сказал?

— Вихуэла.

— Хорошо звучит, однако.

— Испанское слово. Им, извини уж, было не до ассоциаций на русском.

— Ясно. И что же это такое?

— Испанская гитара. Отец в своё время что-то о ней писал.

— Надо же, прямо так и писалось — вихуэла?

— Э-э-э… Вроде бы, было негласно принято букву Х опускать для благозвучия.

— Да уж, лучше опускать. А что касается олинты — почему бы и нет? Если их легионеры так похоже на древнеримских, а тигрицы-оборотни — на древних гречанок, то найдутся и те, кто похожи на испанцев.

— А на русских? На литовцев?

— Всё может быть, Балис, всё может быть. Только, не думаю, что это нам сильно поможет. История здесь всё равно другая, а всё остальное… Не думаю, что я бы смог сойти за своего даже в России во времена Гражданской войны.

— Смогли бы, — усмехнулся Сашка. — Говорят, штабные офицеры — такие чудаки, не от мира сего…

— Вот, а ведь меньше ста лет прошло, что уж говорить про большие сроки… При Иване Грозном, при Петре люди нашего времени не могут быть своими. Мыслим мы иначе, понимаешь? И быстро образ мысли поменять не сможем, это годами ставится. Так что, наш максимум там — иноземцы, к России неравнодушные.

— А меня это устраивает, — усмехнулся Гаяускас. — Ни при Иване, ни при Петре Литва в состав России не входила.

— Можно подумать, Крым туда входил.

— Один — один, — Балис рассмеялся. А затем снова перешел на понятный всем морритский. — Ладно, хватит на сегодня. Лично я устал, как собака и хотел бы, наконец, выспаться. Если, конечно, не нужно стоять на карауле.

— Не нужно, — успокоил его Наромарт. — Сегодня дежурит благородный лагат Порций Простина Паулус.

— Одна стража?

— Ты забыл, что я нуждаюсь во сне меньше, чем люди. Я сменю благородного лагата после полуночи, и буду караулить ваш сон до утра.

— Ну, если так. Саша тебя будить утром?

Мальчишка бросил в сторону офицера благодарный взгляд и тщательно выдержанным будничным голосом ответил:

— Конечно. Как же иначе?

— Тогда, нас, пожалуйста, разбуди примерно на час раньше общего подъёма.

— Как скажешь.