Читаем Другая история. «Периферийная» советская наука о древности полностью

Лурье родился в Минске, стал коммунистом, абсолютно убежденным – вступил в ряды комсомола в 1919 г., вел подпольную работу во время оккупации Харькова белыми. В 1922 г. поступил в Белорусский университет, начинал учиться у Никольского, но в 1923 г., ввиду интереса к изучению египетского языка, перевелся в Ленинградский университет. Его партийность была не позой и не формой лояльности, что видно на примере его выступления в феврале 1931 г. во время одной из дискуссий об азиатском способе производства: он не только приводит данные источников, которые должны были свидетельствовать о феодальном характере древнеегипетского общества, но и свободно обращается с цитатами из Маркса и Ленина – для него их штудирование уже давно было органичным занятием[104]. Кажется, он был более наивным человеком, чем Никольский, на которого репрессии 1930‐х гг. произвели тяжелое впечатление и, видимо, зародили зерна сомнений в благотворности режима[105].

Кроме того, Исидор Михайлович был один из немногих исследователей раннего периода, кто действительно пробовал реализовать программу исследования истории техники для того, чтобы марксистские положения о связи эволюции средств производства с развитием общественных форм получили фактическую базу, как это было задумано еще при создании ГАИМК[106].

Отношения между ним и Струве складывались неоднозначно: академик не блокировал полностью деятельность своего недавнего оппонента, так что в 1946 г. тот защитил докторскую диссертацию, но по факту публиковался по достаточно частным вопросам. Лурье редактировал I том «Всемирной истории» (1955), который вышел уже после войны, с новым авторским коллективом, в который он не был включен. Его единственная монография (если не считать за таковую весьма объемное исследование древней техники) вышла только после его смерти, с предисловием М. Э. Матье (1899–1966), его второй жены. Монография основана на докторской диссертации, в ней определенно говорится о заслуге Струве, который «первым правильно определил общественные отношения стран Древнего Востока как рабовладельческие»[107]. И опять, судя по всему, признание это прошло с большим эффектом самоубеждения: по крайней мере, когда Лурье определяет сословие немху как «промежуточный класс мелких и средних рабовладельцев»[108], это скорее говорит о том, что он целиком усваивает «рабовладельческий» ракурс понимания древности, чем чисто формально воспроизводит его.

Внешне аналогий со сложной траекторией научного статуса Никольского в примере с И. М. Лурье кажется немного: отличаются они возрастом, сферой интересов, степенью творческой реализации, наконец, как уже отмечалось, и географией. Но важен не только набор отдельных характеристик, но и характерные черты внутреннего пути: искреннее выполнение тех задач, которые казались насущно необходимыми для ранней советской историографии, неготовность следовать за изменившейся модой и стремление отстаивать свое понимание истории даже в неблагоприятной ситуации[109].

ГЛАВА 3

ШТУРМ НЕБА

Первый листок в личном деле Бориса Леонидовича Богаевского (1882–1942) в Архиве Российской академии наук – это всего лишь небольшая справка: «Представленный кандидат в члены-корреспонденты Академии Наук СССР по Отделению Истории и Философии Богаевский Борис Леонидович Отделением Общественных Наук АН СССР 20/I–39 г. не избран. Академик-Секретарь ООН АН СССР А. М. Деборин»[110]. Наверное, иногда лучше не баллотироваться вовсе, чем получить отказ после того, как прошел все предварительные процедуры – именно осознание этого придает поражению особую горечь. Впрочем, Богаевский был таким человеком, к которому большинство знакомых вовсе не были настроены сочувственно.

Богаевский учился в Петербурге в те годы, которые некоторые исследователи считают расцветом русского антиковедения[111], а тогда это, вероятно, казалось только началом ожидающегося гораздо большего подъема. Русская антиковедческая наука вполне осваивает достижения мировой, а лучшие студенты, оставленные по окончании университета для приготовления к профессорскому званию, получают заграничные командировки для работы в библиотеках и для ознакомления с результатами археологических раскопок в Греции, Италии и других регионах. Собственная античность на Юге России также изучается со все большей тщательностью. Наконец, начинается и новая волна переводов древних авторов на русский язык, что должно было способствовать росту доступности лучших образцов литературы, повышать интерес к древней истории и делать его более глубоким.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги