Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

И главное – нет, и в середине нельзя было написать все что хочешь, это заблуждение, хотя его нередко (причем совершенно искренне) поддерживают представители старшего поколения, которым довелось публиковать свои работы в советский период. Нельзя было выбрать другую теорию, обрамляя ее марксизмом (попытки этого во второй половине 1960‐х гг. привели к скандалу). Можно было быть в основной части статьи по факту методологически нейтральным – что тогда означало ориентацию на позитивистские нормы исследования, которые воспринимались (иногда воспринимаются и по сей день) как объективно научные, а кроме того, еще и родственные марксизму в силу сходства условий возникновения. Это совсем не равно свободе писать что хочешь. Более того, это сформировало отношение к позитивизму, фактологическому исследованию как к ценности, спровоцировало длящееся по сей день презрение к «новым теориям» и в совокупности привело не просто к консервации, а к адаптации архаики. С этих позиций наличие разных сосуществующих подходов и теорий воспринимается как хаос и угроза упорядоченному исследованию (и приятным теоретическим спорам о правильной трактовке черновиков Маркса).

Наконец, если мы вернемся к советскому историку, нужно помнить и о психологическом аспекте. За сделку с совестью нужно было платить – либо ненаучной верой в теорию, либо цинизмом. Преобладало, представьте себе, второе. Историк в любом случае пропускает свои тексты через себя, несет за них ответственность. Все, что ему приходится писать, как и правки, на которые он соглашается, ложится на его личность, а равно влияет и на его читателей. Легко, но неправильно решить: все хорошее, что написано советскими историками, припишем им, а все банальное – работе редактора; отделить не получится. Поэтому и последствия советского восприятия истории длятся так долго.

И это подводит нас ко второму вопросу: что все это значит для нас? Как бы ни были спорны уроки, которые мы пытаемся извлекать из постигаемого с таким трудом прошлого, сама попытка получить их будет лучше, чем отказ что-то понимать.

Во-первых, на мой взгляд, мы должны видеть, насколько важна мера в научном споре и насколько опасна апелляция к внешней силе в попытках разрешить этот спор в свою пользу. В современной историографии преобладает как раз неумение спорить, которое только начинает преодолеваться. Пока в историческом сообществе память о том, что в науку лучше не привлекать политику, очень сильна; нужно надеяться, что она не будет утрачена тогда, когда научные споры постепенно возродятся.

Второй урок представляется мне решающим, и он касается того, чему учит нас история пребывания русской мысли в марксистской парадигме. Уже давно сказано о том, что это пребывание отразило в довольно специфической форме старое стремление русской культуры к правде, понимаемой как интуитивное сочетание истины и добра. Добро, нужно признать, из этой системы в марксистский период исчезло и, видимо, больше не вернется, а вот истина была поднята до статуса уже постигнутой и потому абсолютной.

Апелляция к абсолютной истине (истине без добра) очень дорого обошлась русской мысли в XX в. Когда я писал книгу, то часто задавал себе вопрос, сколько же оригинальных идей самых разных ученых было остановлено в развитии железными тисками идеологии. Но главное ее нам наказание даже не в этом, а в том, что во многих из нас до сих пор сидит это жало утверждения абсолютной и безоговорочной правды на земле. Многие думают, что всего лишь была выбрана не та теория, а ее абсолютизация (в конечном итоге означающая доведение науки до абсурда) их не смущает. Другие уверены, что и теория-то была выбрана верно, просто абсолютизировать стоило помягче. А вот рассуждения о свободе, возможности выбора, признании вечной относительности познания отмечены испугом, той самой боязнью хаоса, которая сводит мышцы и не дает почувствовать возможности для нахождения действительно нового, нелинейного порядка. Это означает, что условия для поиска очередной жестокой парадигмы, главенство которой может запустить последний виток развития и страдания русской мысли, остаются. И хотя сейчас нет явного претендента на роль божественной теории, сама тоска по ней может возродить ситуацию столетней давности.

Мне кажется, пора переоценить самые основы нашего мировоззрения.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АРАН – Архив Российской академии наук

ВДИ – Вестник древней истории

ВИ – Вопросы истории

НАРТ – Национальный архив Республики Татарстан

РО ИРЛИ РАН – Рукописный отдел Института русской литературы Российской академии наук

СПФ АРАН – Санкт-Петербургский филиал Архива Российской академии наук

ЦГАЛИ – Центральный государственный архив литературы и искусства