Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Первый пример связан с последними десятилетиями жизни М. Е. Сергеенко. В 1967 г. редакция серии «Литературные памятники» объявила о планах издания под одной обложкой исповедей Августина, Ж.-Ж. Руссо и Л. Н. Толстого. Сергеенко написала востоковеду академику Н. И. Конраду (1891–1970) о том, что перевод Августина у нее уже есть, и между ними завязалась переписка, поддерживаемая стремлением к изданию работ, которые, конечно, не случайно были так мало популярны в советской культуре.

Эта переписка двух советских ученых совершенно в духе эпохи: Конрад особенно отмечает, что о переводе Августина было сообщено патриарху, он поздравляет Сергеенко «с праздником», который начнется с «первым ударом колокола» – речь идет о Пасхе, но праздник напрямую не называется даже в частных письмах[695]. Конрад уже был тяжело болен и старался употребить все свое влияние для того, чтобы увидеть работу над изданием завершенной.

Последнее письмо от Сергеенко Конраду написано 27 сентября 1970 г. Оно и печальное, и с надеждой:

Дорогой Николай Иосифович, так давно ничего не знаю о Вас: здоровы ли Вы, отдохнули за лето? у меня это лето было трудным: тяжко болела моя сестра и только в августе уехали мы на мой уединенный, чудесный хутор в Эстонии, вынырнувший «из страны блаженной, незнакомой, дальней», где воздух не по-земному чист, собаки приветливы, и люди встречают друг друга добрыми словами, вовсе не испытывая желания петербургских жителей у Блока «в глаза друг другу наплевать» (кстати, не люблю Блока)[696].

В письме рассказано и о том, что бывшие бестужевки призвали ее поучаствовать в написании воспоминаний о курсах, и Сергеенко считает, что не надо рассказывать о себе, «а вот о среде, в которой я жила и воздухом которой дышала, говорить хочется и надо говорить»[697]. И уже в постскриптуме сигнал для посвященных: «Не думаете ли Вы, что только София = Премудрость могла породить Веру, Надежду и Любовь?»[698]

Конрад умер 30 сентября того же года и, скорее всего, этого письма не прочитал. Планируемое издание, несмотря на то что текст уже был готов, не осуществилось. Сергеенко начинает после этого неявно сотрудничать со сборником «Богословских трудов», где публикуются (без указания авторства) ее переводы церковных авторов (Евсевия Кесарийского, Тертуллиана, одного из сочинений Августина и выдержек из «Исповеди», писем Киприана) и некоторые статьи – за фиктивным авторством церковнослужителей. Возможность открыто поднимать такие темы в рамках советской науки была все еще нереальна[699]. К тому времени Сергеенко уже, видимо, приняла постриг – в 1987 г. она будет похоронена на сестринском кладбище Пюхтинского монастыря в Эстонии[700]. Люди могли обновиться или обрести себя прежних, а вот система, видимо, могла только условно сосуществовать с этим.

Второй пример – скорее символический знак окончания эпохи – неудавшаяся дискуссия об образовании римского государства, в 1989–1990 гг. инициированная Штаерман. Елена Михайловна выступила с провокативной позиции, согласно которой государство в Риме возникло гораздо позже, чем принято считать: процесс становления государства начался только после III в. до н. э., и то, что считается кризисом Республики, было процессом его рождения[701]. Работа была написана с полным и тщательно выполненным марксистским обоснованием, а редакция «Вестника древней истории» пригласила авторов к дискуссии.

Это была действительно необычная тема для обсуждения, оригинальность которой была бы совершенно впечатляющей, если бы такая публикация состоялась десятилетием ранее. Но теперь, несмотря на большое количество откликов, опубликованных в последующих номерах, преобладали либо короткие, либо расширенные (дополненные соображениями и примерами из поля исследований авторов) замечания, почему с этим нельзя согласиться (хотя были и голоса поддержавших[702]), причем практически все из них обращались к статье Штаерман и почти не учитывали контекст откликов других участников (в том числе потому, что многие публиковались параллельно)[703].