Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Причина была не в отсутствии идей или знаний – когда Дьяконов писал свою последнюю, теоретическую книгу, в которой вообще отказался от использования рабовладения как маркера для определения общественного строя[683], он не опирался ни на какие новые факты, которые бы стали ему известны еще с 1970‐х гг., и вряд ли у него возникло какое-то откровение по этому поводу. Просто для того, чтобы публиковать свои теоретические работы даже на излете советского периода и чтобы они выходили в более или менее читаемых изданиях, нужно было изымать из них слишком смелые по представлениям тех лет идеи. А чтобы какие-то из этих идей хоть в каком-то виде сохранить, требовалось приложить огромное количество сил, чтобы примирить их с официальной теорией, – гораздо больше, чем оно того стоило[684]. Несмотря ни на что, на удержание этой официальной теории в формально рабочем виде тратилось больше ресурсов, чем собственно на ее обновление. Это касается всех обобщающих трудов, которые выходили в 1980‐е гг.: как бы далеко они ни уходили в плане подаче отдельных сюжетов от «Всемирной истории», их держала в узде доставшаяся от нее по наследству теоретическая рамка.

Это выглядит тем более парадоксальным, что советская историография и в 1980‐е гг. находилась в тепличных условиях отсутствия сколько-нибудь серьезной конкуренции, а потому не имела опыта корректной полемики с оппонирующими взглядами на историю.

Рано умер В. Н. Андреев (1927–1984), защита докторской диссертации которого была приостановлена конфликтом с Э. Д. Фроловым, при этом расхождение было именно в трактовке Маркса[685]; защитить работу он в итоге не успел[686]. Андреев еще в конце 1950‐х гг. подтвердил и уточнил ряд выводов Финли о состоянии землевладения в Аттике IV в. до н. э. – прежде всего показал, что с наибольшей вероятностью преобладали земельные участки среднего размера[687]. При этом Андреев, чьи исследования вообще интересно соотносятся с направлением мысли Финли, как раз не являлся антимарксистом и старался показать, что марксистская теория вполне подходит для адекватной оценки принципиального отличия античной экономики от капиталистической. Вообще интересно, что период максимального противопоставления советской и буржуазной науки в СССР пришелся на время расцвета «циклической» теории в вариациях Э. Мейера или Ростовцева, а время смягчения этого противопоставления – на подъем финлеанского варианта «примитивистской» теории[688]. Марксизм, генетически более близкий «примитивизму», таким образом получал шанс на то, чтобы попасть в унисон с мировыми тенденциями в антиковедении. Если же говорить о конкретном содержании, то сколько бы Андреев ни ссылался на Маркса в специальной работе об иной сути экономического мышления древних (а ссылок на Маркса дано много), из‐за этих ссылок отчетливо выглядывают идеи Финли – хотя бы когда Андреев пишет о том, что богатые афиняне предпочитали те формы дохода, которые позволяли рассчитывать на стабильность, и избегали более рисковых[689].

Итак, это опять свидетельство того, что процесс изменения «ядра» продолжался – Андреева очень активно публиковал «Вестник древней истории», и поэтому, пусть он и не смог полностью реализовать свои амбиции в академической карьере, его нельзя считать совершенно недооцененным при жизни ученым. Проблема лишь в том, что эти формулировки появляются на десять лет позже «Античной экономики» Финли и почти на двадцать лет позже сходных идей Штаерман об экономике республиканского Рима[690]. Даже попадание взглядов Андреева (как и упомянутого ранее Кошеленко) в двухтомник по истории Греции не гарантировало в советских условиях более или менее быстрой трансформации системы преподавания. Количество уточнений к рамочной теории продолжало накапливаться[691], но условий для перехода этого состояния в новое качество не было. Запаздывание же снова делало советскую науку о древности неконкурентной – она слишком неспешно и неоднозначно одобряла новые идеи[692], медленнее знакомилась со специальными исследованиями по конкретным темам, и поэтому ее критические замечания в адрес западных ученых большей частью были направлены в пустоту: короткий миг совпадения подходов был пройден, уже в 1980‐е гг. начинает усиливаться отход от крайностей финлеанских трактовок[693], и, соответственно, если даже представить себе ситуацию, в которой Советский Союз существует несколько дольше, то в таком случае можно предположить высокую вероятность даже не обновления, а, напротив, частичной архаизации советских исследований древности.