Другая история Российской империи

В статье А. Шамаро, посвящённой московскому урочищу Болвановка, приводятся ещё такие названия: Болванские переулки в Замоскворечье, церковь Спасо-Преображения там же, и церковь Николы на Болванке в Заяузье. Правда, толкование топонимов учёный приводит совершенно надуманное: «Болвановье – потому что здесь размещались постоялые дворы золотоордынских послов-баскаков, с капищем, в котором стояли изваяния божеств». Впрочем, и А. Н. Островский в своих «Записках замоскворецкого жителя» сообщает, что церковь в Заяузье получила своё название, «потому что там стоял татарский бог, по-нашему сказать идол, а по-татарски – болван».

Если же понять, наконец, что волжские татары и русские – это один этнос, достаточно поздно разделившийся по религиозному признаку, то станет ясно: был двор с капищем, где стоял «болван» – истукан, которому молились язычники. Ну, а поскольку христианская церковь «на Болвановке» поставлена лишь в XV веке, многие легенды о более ранней христианизации этих земель представляются именно что легендами, – а наличие целой серии «болванских» названий в самых древних районах Москвы наводит на размышления.

Разноречивость мнений

Сегодня, в начале XXI века нам, очевидцам и зачастую участникам происходивших совсем недавно событий, бывает очень сложно оценить их. Например: как оценить перестройку и проведение «либеральных реформ» – они были на благо России, или во вред?.. Или: как оценить «перестройку» произведённую в 1934—1936 году Сталиным, когда он отказался от идеи «мировой революции» и погнал страну курсом индустриализации?

Слава Богу, хоть с хронологией этого недавнего прошлого всё в порядке, и материалов для анализа более, чем достаточно. А вот когда историк берётся за дела давным-давно миновавших веков, источников-то информации у него оказывается очень мало, а сам он ни участником, ни очевидцем тех событий не был, и не может опираться на собственный опыт, а вынужден реконструировать это прошлое.

Известный английский историк и философ Р. Дж. Коллингвуд писал об исторических источниках:

«Любой источник может быть испорчен: этот автор предубеждён, тот получил ложную информацию, эта надпись неверно прочтена плохим специалистом по эпиграфике, этот черепок смещён из своего временного слоя неопытным археологом, а тот – невинным кроликом. Критически мыслящий историк должен выявить и исправить все подобные искажения. И делает он это, только решая для себя, является ли картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства, связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл».

Очень правильные слова. Но немало имеется конкретных примеров, заставляющих усомниться в склонности историков к критическому мышлению. Это и многочисленность версий по поводу названия «Болвановка» в Москве. Или уже упоминавшаяся речь «Энкомия, или Льва Диакона к императору Василию слова», из которой следует, что в Х веке византийский царедворец за полтысячелетия до Колумба ЗНАЛ, что переплыть Атлантику можно. И это никак не заставляет «критически мыслящих историков» задуматься о достоверности источника. А ведь энкомия имеется в единственной рукописи в составе Бодлейановской библиотеки, и по письму может быть отнесена не ранее как к XIV веку, а уж сфальсифицировать «документ» могли когда угодно, хотя бы накануне XIX века, когда он и был найден.

Но даже имея дело с подлинным документом, надо очень и очень подумать, насколько можно верить сообщению. Так, Л. Н. Гумилёв полагал, что «древние авторы всегда писали свои сочинения ради определённых целей и, как правило, преувеличивали значение интересовавших их событий. Степень же преувеличения или преуменьшения определить очень трудно и не всегда возможно…, историк рискует оказаться в плену у автора источника и может попросту начать пересказывать прочитанное, стараясь передать его содержание как можно ближе к тексту. Но ведь древний автор руководствовался идеями, для нас неприемлемыми, и его читатели, имея иную, чем мы, систему ассоциаций, воспринимали написанное им не так, как читатель нашего времени…, при буквальной передаче текста мы не улавливаем и того смысла, ради которого текст был написан».

Джордж Орвелл рассказывал, что когда знаменитый английский мореплаватель и корсар Уолтер Ралей сидел в тюрьме в лондонском Тауэре, он писал всемирную историю. Закончил первый том и приступил ко второму, когда увидел из окна своей камеры драку в тюремном дворе. Был убит человек. Сэр Уолтер заинтересовался, что произошло. И вот, несмотря на то, что он лично видел убийство, расспросил участников драки и других очевидцев, – выяснить причину происшествия ему не удалось. И тогда он сжёг свою историю мира, решив, что если не мог найти причин того, что сам видел, нет никакого смысла пытаться понять, что происходило в прошлом. Но это – крайний случай. Есть историки, есть исторические книги. Как заметил Орвелл, определённая степень правдоподобия возможна, если мы согласимся, что факт – подлинный, даже если он нам не нравится.