Другая химия

«…две женщины, два отражения друг друга, неразделимые, не разрывающие объятий, проходящие сквозь время и пространство…»

Я теряю их. Их всех.

«Чужой» плачет от боли: его дети мертвы.

«…второй сползал по стене, с кровью выплёвывая какое-то имя…»

Я теряю себя…

Спаси меня, Первый…

Я проснулся. Мельтешение слов стихло.

Что это было? Что-то страшное. Что-то давящее.

Что-то, чего не было очень давно или вообще никогда.

Я лежал посреди комнаты на животе, цепляясь правой рукой за ножку стола. Пытался ночью добраться до бумаги и карандаша, чтобы записать то, что придумал.

Ну конечно.

Адов приступ. Маленькому инопланетному подселенцу в моей голове всё неймётся. Изводит меня почём зря.

Стоило мне вспомнить о нём, как к горлу снова подступили слова. Я повернулся на спину, посмотрел налево: на часах – полдень. Провалялся на полу ночь и всё утро.

Я встал на четвереньки, затряс головой, кое-как поднялся на ноги: ниже колен они ныли, будто их выкрутило недавно судорогой. Возможно, что так и было.

Покачиваясь, подошёл к столу, подхватил телефон и увидел, что сейчас не просто полдень, а полдень среды. А я почему-то точно помнил, что ложился спать вечером понедельника. Такое уже бывало, хоть и редко: «чужой» входил в раж и писал, писал, писал… Ну и на что же я потратил вторник?

Я порылся на столе. Какие-то жалкие записи, пара строчек ни о чём. Кажется, «чужой» опять взбунтовался? Я коснулся его сознания, но он не желал со мной разговаривать.

Я начал читать: «В мою дверь трижды постучали. Я открыл: на пороге ждала душа восьмого корабля…»

В мою дверь постучали. Не трижды. Бумага дёрнулась под рукой, я услышал отчётливое шипение испуганной кошки. Только галлюцинаций мне не хватало вдобавок к провалу в памяти.

За дверью стоял полицейский. Я впустил его в дом.

Он уточнил моё имя, оглядел мою помятую физиономию и очень вежливо сообщил, что ему нужно побеседовать со мной о важном деле. Полный уважения к моим особенностям, он осторожно пытался объяснить, что же случилось; но в голове у меня ещё звучало гулкое эхо – то ли приступа, то ли головной боли, и я не всегда понимал, что он мне говорит.

В итоге оказалось, что дело не во мне, а в каком-то человеке, скатившемся ночью с понедельника на вторник по каменной лестнице Высокого парка, с одной из тех, что ведут к памятнику Последнему герою. Несчастный сломал шею. По некоторым обмолвкам я решил: полиция почти уверена, что это несчастный случай.

Инспектор был будто пышный каравай; его фигура, мягкие манеры, тихий голос наверняка усыпляли внимание подозреваемых и лгущих свидетелей. Кажется, я больше разглядывал его, чем думал над своими ответами.

– Вы знали господина Третьякова? – спросил он. Я всё ещё держал беднягу в коридоре и только сейчас сообразил это: инспектор протянул мне фотографию покойного, и чтобы разглядеть её, я машинально подвинулся к свету, в комнату.

– Прошу… проходите сюда, – спохватился я, отступая в сторону. Он тут же зашёл в гостиную, остановился посередине. Я заметил, как разом, цепким взглядом он обхватил всю комнату, и мне стало интересно, какой он её видит. Предметы в ней – мой любимый, продавленный диван с выцветшей грубой обивкой, большой обеденный стол, совершенно новый, потому что никто сюда не приходит, книжные полки, закрывающие левую стену целиком, репродукция одного из «Волшебных окон» Бомбы – означают ли в его глазах они то же, что и в моих? Вряд ли.

И я снова поймал себя: я думаю о чём угодно, кроме дела, по которому понадобился полиции. И уставился на фотографию, честно силясь вспомнить, видел ли я раньше этого человека.

– Нет, – ответил я спустя минуту, – не помню его… ни лица, ни имени.

Инспектор раскрыл папку, достал и протянул мне лист с номерами и датами. Фото, наверное, появилось оттуда же, но я понял, что не помню, как это произошло. Творилось со мной что-то совсем странное.

– Стандартная процедура, – меж тем говорил инспектор. – Запросили распечатку звонков за месяц. Здесь нет ничего особенного, рутинная жизнь пожилого человека на пенсии, есть лишь одно отклонение.

Он ткнул ручкой в выделенный фрагмент:

– Две недели назад вы общались с ним. Вели достаточно длительные беседы, два-три раза в день, на протяжении трёх дней. Это ведь ваш номер?

Я смотрел на лист долго, потом ответил:

– Да, номер мой. Но я не помню, чтобы говорил с ним.

Инспектор кивнул, будто этого и ждал. Его взгляд сфокусировался вдруг на моём левом ухе. Я почувствовал, что оно неумолимо начинает краснеть, наливаться жаром. Тяжёлый взгляд оказался у моего собеседника.

Я понял, что пришла пора врать.

– Из-за моих… особенностей, – осторожно и неохотно начал я, – я иногда… иногда забываю… разные вещи. Бывают провалы. Иногда – исчезают часы из памяти, а иногда – люди или события. По мелочи, но…

Он снова кивнул: