Другая королева

– Вы с ней вдвоем меня уничтожили, – произносит она с горечью. – Она украла мою славу доброй жены, все знают, что ты предпочитаешь ее мне. Все думают обо мне хуже, раз я не сумела сохранить твою любовь. Я посрамлена твоим безрассудством. И ты украл мои деньги, чтобы потратить их на нее. Вы двое меня погубите. Она забрала у меня твое сердце и заставила меня смотреть на тебя другими, менее любящими глазами. Когда она у нас появилась, я была счастливой богатой женой. Сейчас я нищенка с разбитым сердцем.

– Ты не должна ее винить! Я не допущу, чтобы вина была на ней. Она не виновна ни в чем из того, о чем ты сказала. Ты не будешь ее ложно обвинять. Ты не сложишь это к ее двери. Это не ее деяние…

– Нет, – отвечает она. – Твое. Это все ты.

1570 год, август, поместье Уингфилд: Мария

Мой сердечный друг Норфолк, – мы ведь все еще помолвлены, – переписывает для меня текст шарады, которую ему предстоит разыграть. Ему нужно выказать полную покорность своей кузине королеве, испросить ее прощение, заверить, что он пошел на помолвку со мной по принуждению и из тщеславия. Выражение покорности, которое он мне присылает, полно такой слезливой вины, таких жалких признаний мужчины, утратившего мужественность, что я пишу на полях: даже Елизавета едва ли это переварит. Но, как это часто случается, я недооцениваю ее тщеславие. Она жаждет услышать, что он меня никогда не любил, что он принадлежит ей, ей одной, что все они, все ее люди, в нее влюблены, все без ума от ее бедного старого накрашенного лица, от ее головы в парике, морщинистого тела; она поверит всему – даже этому балагану.

Его слюнтяйство производит чудо. Она его выпускает, но не позволяет вернуться в поместье в Норфолке, где, как мне сказали, все местные жители тут же встанут на его защиту, но приказывает переехать в лондонский дворец. Он пишет мне, что любит этот дом, что улучшит и украсит его. Построит новую террасу и теннисный корт, и я буду гулять с ним по садам, когда мы станем приезжать с государственными визитами в качестве консорта и королевы Шотландии. Я знаю, он думает и о том времени, когда мы унаследуем Англию. Он так улучшит свой лондонский дом, что он станет нашим лондонским дворцом, мы будем править из него Англией.

Он пишет мне, что Роберто Ридольфи, слава богу, пощажен и снова появляется в лучших домах Лондона, со всеми знаком, дает ссуды, шепотом говорит о моем деле. У Ридольфи, должно быть, девять жизней, как у кошки. Он пересекает границы, возит золото, он работает на заговоры и всегда уходит невредимым. Он везучий, а мне нравится, когда мне служат везучие люди. Похоже, он как-то преодолел последние невзгоды, хотя все остальные оказались в Тауэре или в изгнании. Пока шли аресты северных лордов, он скрывался, а теперь, защищенный своей значимостью в качестве банкира и дружбой с половиной знати Англии, он снова свободен. Норфолк пишет мне, что не может заставить себя хорошо относиться к этому человеку, как бы умен и деятелен тот ни был. Он боится, что Ридольфи склонен к похвальбе, что он обещает больше, чем может сделать, и он – последний человек, которого мой нареченный захочет видеть в Говард-Хаусе, за которым почти наверняка денно и нощно следят люди Сесила.

Я отвечаю, что приходится пользоваться теми орудиями, что попадаются под руку. Джон Лесли человек верный, но он не деятелен, а Ридольфи – именно тот, кто объедет все дворы Европы в поисках союзников и соберет заговор. Его, возможно, сложно любить – сама я его никогда не видела, – но он пишет убедительные письма и неустанно работает на мое дело. Он встречается с самыми важными людьми христианского мира, ездит от одного к другому и вовлекает их в игру.

Сейчас он привез новый план Филиппа Испанского. Если нынешние переговоры о возвращении меня на трон снова провалятся, должно начаться восстание всех английских лордов, а не только лордов Севера. Ридольфи подсчитал, что более тридцати пэров – тайные паписты, а кто более осведомлен, чем человек, который общается с папой? Папа, должно быть, сказал ему, сколько человек при дворе Елизаветы тайно сохранили верность прежней церкви. Дела у Елизаветы обстоят хуже, чем я думала, если более тридцати лордов тайно держат в доме священника и служат мессу! Ридольфи говорит, что им нужно лишь одно слово, чтобы восстать, и король Филипп пообещал предоставить армию и деньги, чтобы им заплатить. Мы можем взять Англию за два дня. «Великое английское начинание» рождается заново, и пусть моему нареченному Ридольфи не нравится, план его не может не соблазнять.