Другая королева

Я дохожу до Тауэра. Толстые стены чернеют на фоне серебряной тихой реки, и тут я вижу, что вниз по течению тихо движется королевский корабль, с подвязанным для секретности штандартом. Королеве сегодня тоже не спится.

Корабль тихо входит в водные ворота, куда она однажды сама прибыла как предатель, где плакала под дождем и говорила, что дальше не пойдет. Я подхожу к решетчатой калитке в стене, привратник узнает меня и впускает. Я стою, словно призрак, в тени стены и вижу, как королева тихо входит в Тауэр. Она пришла увидеться с герцогом, со своим кузеном, с ближайшим своим родственником, накануне его смерти. Я даже не сомневаюсь, что она его помилует. Никто не сможет отправить Томаса Говарда на смерть, увидев его унижение, увидев, как от боли покрылось морщинами его красивое лицо; но возле самой двери его камеры она вдруг поворачивает назад. Она не может его видеть; она решила провести ночь под одной с ним крышей – он в своей камере, она в королевских покоях. Он даже не узнает, что она здесь, что она разделяет его мучение. Она знает, что он не спит: молится и готовится к смерти на рассвете, пишет детям, просит их беречь друг друга. Он не подозревает, что она так близко к нему, пока он готовится к смерти по ее приказу. Но она совсем рядом, не может спать, как и он, ждет рассвета, глядя в окна того же здания, слушая, как шелестит по крыше легкий дождь. Бог знает, о чем она думает; ее должно терзать сомнение, раз она решилась на подобное бдение рядом с Говардом.

Она знает, что он должен умереть. Все ее советники говорят, что она должна, скрепя сердце, отправить его на казнь. Пусть он ее кузен, пусть она его любит; он известный и признанный мятежник. Живой, он каждый день был бы воплощением предательства, до конца ее правления. Прости она его, он подарил бы каждому шпиону надежду на прощение, а как бы Сесил мог править, внушая ужас, если бы мы знали, что наша королева милостива? Англия Сесила омрачена дурными предчувствиями. Он не может позволить королеве стать доброй. Говард бросает вызов власти ужаса, нравится ему это или нет. Он должен умереть.

Но он – ее кузен, она любит его с детства. Мы все знаем и любим его. У каждого из нас есть история про то, как он гневался или шутил, про его нелепую гордость и чудесный вкус. Мы все наслаждались его щедрым гостеприимством, восхищались его прекрасными землями, верностью его слуг, нежностью, которую он питал к своим женам; я был горд тем, что зову этого человека своим другом. Все мы любим его детей, которые завтра осиротеют, еще одно поколение Говардов с разбитыми сердцами. Все мы хотим, чтобы он жил. И все же завтра я буду стоять перед эшафотом и наблюдать его казнь, а потом отправлюсь вниз по реке и скажу его кузине королеве, что он мертв.

Я думаю об этом, идя по холодной дорожке вокруг Белой башни, когда замечаю, что навстречу мне движутся две женщины. В мерцании факела я вижу королеву, за которой следует придворная дама, а за ними – стражник-йомен, который держит факел, дымящий на холоде, поднимающемся от реки.

– И вы здесь? – тихо спрашивает она меня.

Я снимаю шляпу и опускаюсь на колено на мокрый камень.

– Тоже не спится, старина? – говорит она с призрачной улыбкой.

– Не спится и тоскливо, – отвечаю я.

– И мне, – со вздохом отзывается она. – Но если я его помилую, я подпишу себе смертный приговор.

Я встаю.

– Пройдитесь со мной, – говорит она, опираясь на мою руку.

Мы медленно идем вместе по белой мощеной дорожке вдоль Тауэра, сияющего в лунном свете. Вместе мы поднимаемся по ступеням на лужайку, где стоит новый эшафот, пахнущий свежим деревом, словно сцена, ожидающая актеров.

– Будем молиться, чтобы этим все и закончилось, – говорит королева, глядя на эшафот, где сложила голову ее собственная мать. – Если вам удастся прекратить ее заговоры, Шрусбери, может статься, он будет последним, кто ради нее умрет.

Я не могу обещать. Другая королева так и будет требовать свободы, настаивая на том, что особа ее священна, теперь я это знаю, я знаю ее, эту женщину я любил и изучал годами.

– Вы ведь не казните ее? – спрашиваю я очень тихо.

Белое лицо Елизаветы, обращенное ко мне, ледяной устрашающей красотой напоминает горгону, грозного ангела. Факел за ее спиной окружает ее золотым нимбом, как святую, но дым пахнет серой. Ее образ – образ торжествующей королевы, окруженной огнем, непостижимой и тихой, – наполняет меня немым ужасом, словно она – предзнаменование, пылающая комета, предвещающая смерть.