Другая любовь

Эти слова, которые ровным счетом ничего Зорьке не объясняли, как ни странно подсказали ей, что надо делать!.. Она схватила одежду, напяливая ее на ходу, выбежала из дома. И через весь город помчалась на Северный (он же – Ярославский) вокзал, чтобы узнать в котором часу придет «22-го поезд шесть…» А потом снова через весь город помчалась в школу, которая находилась рядом с ее домом – к директору, чтобы отпроситься. Потому что в то же самое время, когда прибывает поезд, то есть – я (!), ей предстоит проводить уроки рисования в начальной школе. Притом, что важно – последние уроки перед весенними каникулами!..

… Директор встал из-за своего рабочего стола, поскрипывая протезом, подошел к Зоре и тихо сказал: – «Позовешь на свадьбу – сам заменю тебя и сделаю все, как надо…»

… В Зорькиной головушке слово «свадьба» как-то не вязалась со словами, напечатанными в телеграмме, со словами «вокзал», «уроки», «каникулы», со всеми теми, что она употребляла в своих письмах на протяжении трех лет – и она воскликнула: – «Какая свадьба?!»

– Знаем мы Вас… – директор спокойно парировал Зорьки-но отрицание. Он, как и весь педсостав школы, был в курсе нашей переписки.

Может быть, поэтому слово «СВАДЬБА» неожиданно стало для нее привлекательным, манящим и одновременно пугающим. У нее на глазах появились слезы. Она их почему-то застеснялась, уткнулась головой в широкую грудь директора и стыдливо завсхлипывала. Директор погладил ее по спине и тихо молвил: – «Ну, вот – и договорились»…

Большой, красивый директор недавно вернулся с войны. Она отняла у него ногу, но не смогла лишить чувства юмора, доброты и дальновидности.

… Об этом – последнем эпизоде я узнаю лишь на нашей свадьбе, а все остальное через два дня – сразу же при встрече…

… Но в те злополучные два дня я не мог себе даже представить что-либо подобное. Ничего благостного не лезло в голову. На душе было муторно…

… «Разве это жизнь!?» – сказала голосом актрисы Раневской женщина в соседнем купе: – «Так жить нельзя!»

Не знаю, к чему и к кому относились эти ее суждения, но мне очень легко было принять их на свой счет.

… Так я и не жил в эти дни. Не помню, чтобы ложился спать, просыпался, вставал, что-то ел… куда-то ходил, с кем-то разговаривал… Помню только, было – смотрел в окно. Смотрел на набегающее и крутящееся – белое безмолвие. Безграничная снежная пелена. Не снег – саван.

Уставший, подавленный, лишенный слов, кажется, уже ничего не ждущий, я машинально считал быстро мелькающие телеграфные столбы, которые в свою очередь спешно пересчитывали оставшиеся километры…

… Неожиданно в окне появился перрон. Люди. Живые. Их становится все больше – уже толпа.

… Поезд остановился – люди разбежались в разные стороны, ринулись к дверям вагонов: встречать прибывших…

… Перед окном же образовалось свободное пространство. Я увидел серебристый фигурный столб, поддерживающий крышу перрона. У столба стояла девушка очень похожая на все Зорькины автопортреты. Только красивее и лучше. Живая!

Я увидел в оконном отражении, как моя физиономия расплылась в безграничной улыбке.

Заметив это выражение моего лица, друзья-морячки вместе спросили: – «Это ОНА?»

Я счастливо закивал.

Друзья-морячки впервые разбежались в разные стороны. В окно видно было, как они с разных сторон подбежали к Зорьке, заговорили. Одновременно сказали (об это я узнаю позже): «Не волнуйся – ОН приехал!» Сначала она испуганно сжалась. А потом, разобравшись в чем дело, засмеялась и стала вглядываться в окно, на которое указывали моряки. Но меня там уже не было. Фадеич. вынес мои вещи на перрон. Обнял меня. Сквозь слезы зашептал на ухо: «Будь счастлив! Очень! Я уже тебе не нужен». Сказал он не как ординарец, а как старший, опытный, видавший виды человека. Только по привычке добавил: – «Здравия желаю! Товарищ Гвардии лейтенант!», и скрылся в толпе. Я не знал – бежать ли за ним или… В мгновение ока я очутился рядом с Зорькой. Рядом она оказалась еще привлекательней. Обворожительной!.. Я порывисто обнял ее, а она меня – в опьяняющем безумном поцелуе мы пробыли очень долго. Уже опустел перрон, на котором остались лишь носильщики, пытавшиеся выяснить, чьи чемоданы рядом с нами и не надо ли помочь отнести их куда-нибудь…

… И в трамвае, в котором мы ехали к ней домой (потому что я не хотел ни к кому другому ехать, не хотел никого видеть, кроме нее, и она принимала это, как должное)… так вот – в трамвае мы тоже не отрывались друг от друга и не смотрели по сторонам. Тогда же она, переводя дыхание, сказала: – «Я как заглянула в твои зеленые глаза (тогда они у меня были зелеными), так почувствовала, что тону…» – Так как я захвачен был Зорькой уже давно, то говорить при встрече нам, оказалось, не о чем. Все уже было сказано в письмах – мы просто любовались друг другом, радовались встрече!..

У Зориного дома нас встретила, выходившая из подъезда «по своим делам» Зорина мама. Она нас радостно поприветствовала. Меня – обняла, расцеловала. (Можно считать – благословила!)