Другая любовь

… За окошком увиделась немолодая, немого уставшая, красивая темноволосая с седеющими висками, деловая женщина. Она на чем-то очень сосредоточилась – должно быть, отправляла или принимала телеграмму. Но все же сумела дать знать, что заметила меня, приподняв указательный палец и тихо, правда, так, чтобы я услышал, сказала: – «секундочку!». Мне очень понравилось, как она меряет время – даже не минутами, секундами!.. И, действительно, ее рабочая секунда продлилась не намного дольше той, которую отмерила секундная стрелка на больших часах, висевших над телеграфным аппаратом. Я тоже постарался очень кратко изложить, что мне нужно. В ответ – телеграфистка тем же самым «рабочим» пальцем деловито указала на полочку – рядом с окошком. Там лежали – короткая инструкция (под стеклом), стопка телеграфных бланков, две изящные ручки для письма (выточенные из какого-то цветного камня), не менее привлекательная, кажущаяся малахитовой – чернильница (тогда еще не было в обращении ручек-самописок). Заметив мой растерянный вид, рыжую бороду, телеграфистка улыбнулась серыми всепонимающими глазами и тихо сказала: – «Там все есть»…

… Я привычно, быстро надписал адрес: «Москва, 100, 3-я Звенигородская 5/9 – 21…», только на секунду остановился – не знал, как написать: «Зорьке»… или… «Зореньке»… чтобы не терять времени, вывел: «Лаврентьевой»… и все же – добавил: «Зорьке!».. Остро почувствовав, как время плюс крохотное пространство бланка безжалостно ограничивают мои возможности, я резко сократил задуманный ранее текст и начертал тогда… приведенные уже в начале рассказа слова, вошедшие навсегда в историю нашей семьи:

– «22 встречай на Северном… поезд – такой-то, вагон – такой-то гвардии Мишка»…

… Проверяя мой текст, телеграфистка дважды строго вскидывала на меня серые глаза и спрашивала: (первый раз) – «Зорька», это что, кличка, имя – нельзя ли заменить, опустить? А то на другом конце провода – еще не поймут о чем речь – спутают адрес…» Я замотал головой – нет-нет. А во второй раз – остановив карандаш на моей подписи «гвардии Мишка», спросив: – «Оставить?!», и получив утвердительный ответ, она отодвинула от себя на вытянутых руках бланк, прищурила глаза, чтобы рассмотреть текст, как обычно рассматривают художественное произведение, и сказала с грустью: – «Я хотела бы получить такую… … Как много боли было в этих словах!.. Я пробовал понимающе кивать. Попробовал улыбнуться, но не получилось – не сумел… Приемщица назвала какую-то небольшую сумму денег (не помню уже какую), которую я должен был уплатить за пересылку и доставку телеграммы. Пока я доставал деньги она быстро, даже, я бы сказал, артистично – набрала на телеграфном аппарате мой текст. И в знак окончания работы – элегантно раскинула руки. Я достал крупную по тем временам денежную купюру, протянул ей, и с жестом, тоном подгулявшего завсегдатая московских ресторанов сказал: – «Сдачи не надо…». Телеграфистка, отсчитывая сдачи, серьезно запротестовала. А я, заслышав звон станционного колокола, возвестившего об отправлении поезда, оставив без ответа ее возражения, устремился, к выходу на перрон. Превозмогая боль непослушной ноги, я едва доковылял до шикарного выхода из зала ожидания, когда в ответ на сигнал колокола прозвучал свисток главного кондуктора, и поезд тронулся. Догнать его у меня уже не хватило бы сил, и я в отчаянии остановился, с горечью посмеиваясь над собой – Зорька получит телеграмму, а я, получилось – посмеялся над ней… зазимовав на сказочной станции Кунгур…

И зазимовал бы, если бы в тот миг не распахнулись зеркальные двери зала ожидания, не вбежали бы друзья-морячки, не подхватили меня на руки, не рванули бы со всех ног вдогонку за поездом, приговаривая: – «Ну, ты и даешь, лейтенант! Разве так можно?» Что «можно», они не объяснили – некогда было. Но я все-таки успел заметить, – ребята то ли с испугу забыли, что привычно величали меня полковником, то ли, «не простив моего легкомыслия», «понизили в звании». Но, несмотря на это, через несколько мгновений я уже стоял на площадке вагона, тут же за мной на подножку вскочили и мои спасители. Правда, на площадку подняться уже не могли – там не было места. Площадка и тамбур были переполнены сочувствующими и любопытными нашими дорожными спутниками. Они со страхом наблюдали и обсуждали случившееся: – «Ой… так же можно было опоздать!..Как так можно?.. ОЙ!.. Надо же…» Кое-кто попробовал меня ощупать – все ли у меня на месте, не повредил ли чего?.. Но друзья-моряки даже во «взвешенном состоянии» не переставали меня опекать, и скомандовали любопытным:

– «Руки!», что означало – прочь от его (моего) тела.