Другая любовь

… Моряки перед этим схватили в охапку все ее вещи, Фадеич и Гриша Крылов взяли на руки детей, а я, не желая дразнить мужа покидающей нас соседки, пошел за ней на достаточном расстоянии…

… Но, увидев на выходе из вагона свою жену и детей в столь пышном и ярком сопровождении (моряки, странно экипированные сухопутные военные!) – веселящуюся кавалькаду – встречающий муж растерянно поозирался по сторонам, а потом восстановил на своем лице властное, точнее властолюбивое выражение, сильно замешанное на обиде, подтянулся, гордо выправился, повернулся и зашагал прочь, уверенно поднимаясь по лестнице. Он не бежал, поэтому моряки его легко догнали, обложили вещами, и что-то такое сказали, отчего он замер, и стал «терпеливо» поджидать, когда к нему подбегут дети прижмутся, потом запрыгают вокруг него…

… А жена его, Галина Михайловна, снова поднялась по вагонным ступенькам ко мне (я остановился на пороге тамбура), и демонстративно обняла меня. Имитируя поцелуй, она зашептала мне на ухо: «Начинаю борьбу за свою любовь. И клянусь – добьюсь своего! Спасибо за урок. Удачи Вам». После чего она по-девчоночьи легко спрыгнула на перрон, и, перескакивая через одну-две ступеньки, помчалась вверх по лестнице к мужу, к детям…

… Поезд тронулся, захватывая на ходу новых пассажиров. А мы через окно увидели, как наша недавняя соседка бросилась на шею своему мужу, немного опешившему (видно до этих пор «на людях» этого не было у них принято), и стала отчаянно его целовать… Отпрянет на секунду, чтобы разглядеть лицо любимого… и снова… что-то приговаривая…

Заметив, что вагон наш тронулся, Оленька и Коленька часто-часто замахали обеими руками, прощаясь с нами. И мама стала отправлять нам воздушные поцелуи. И муж, правда, вяло, но тоже…

Моряки заняли место наших недавних соседей, улеглись валетом, примостив под головы свой нехитрый скарб, и… прежде, чем им уснуть я спросил моряков:

– Что вы ему сказали, что он так…?.. – я имел в виду мужа Галины Михайловны.

– Ну, надо же учить пижонов… – дуэтом ответили моряки, после чего, словно по команде, синхронно захрапели. И сколько я не пытался представить себе конкретный текст их нравоучения – ничего не получалось.

Заснули и мои товарищи-«сопровождающие» – Фадеич и Крылов. Они тяжело дышали, будто переводили дух, после бега на перегонки. Мне же не спалось. Ни в одном глазу, как говорится. Думалось. Я не переставал думать о Галине Михайловне, об Ольге-Свете, участниках неудачно завершившихся переписок – сколько людей с опытом разочарований, обманов, конфликтов. Только кончилась Такая Война (!) и, казалось, что на смену жестокости, злу – придет всеобщее добро, взаимопонимание – ан нет. Человеческие отношения остаются такими же сложными, приносящими много боли.

… Ой, как неловко чувствовать себя удачливым, счастливым! Как трудно защищать свою любовь перед советами обделенных удачей людей…

… Я и на фронте считал себя счастливчиком.! В Войну говорилось: «Кому война, а кому – мать родна!» Эта поговорка касалась тех, кто обогащался на горе, жировал. Пользовался благами, которые злая война ее участникам обычно не дарила. А я считал себя облагодетельствованным войной, В неуютном, грязном окопе, на жесткой госпитальной койке – я упивался радостью, чувством, именованном любовью, любовью, дарованной мне Войной…

… Снова сошла ко мне с рисунков, снова заговорила со мной языком своих писем – Зорька. Я закрыл глаза, чтобы меня ничто не отвлекало от приятных видений…

В это время к нашему закутку подошли какие-то люди. И кто-то сказал: спит. Другой голос согласился: отдыхают, подойдем попозже. Видно, интерес ко мне, к важной перипетии в моей жизни – все еще сохранялся. Мне казалось, что он должен, наконец, иссякнуть. За долгую дорогу соседи должны были устать: да и пассажиры стали чаще меняться; количество их заметно сократилось; время шло… и как ни странно – интерес не пропадал… Каждый входил и вносил свою особенную способность говорить, мыслить. Чукча и русский, белорус и таджик, – до чего мы разные!.. Они говорили не только с разным акцентом! Но с разным пониманием и согласно своего, как теперь сказали бы – менталитета – давали советы…

Один бурят спросил меня: – «Куда едешь так далеко? Зачем? У нас за Победителя любая девушка пойдет – самая красивая! И не будет баловать! Будет слушаться! А хочешь – по дружбе – две!..

Я обещал ему, чтоб не обижать, на обратном пути заехать. А украинка-попутчица – смотрела на меня с такой жалостью, готовая прослезиться, будто перед ней был великовозрастный ребенок никак не могущий научиться держать головку, сидеть. Когда мы оказались рядом в очереди на туалетные процедуры, она спросила шепотком, словно выведывала какую-то страшную тайну: «Не бачилы?» – (в смысле – не видели?) – и сокрушенно качала головой: – «И не боитеся? А вдруг… ой, аж страшно подумать!»