Другая любовь

А зырянину Коле – заряжающему второго орудия первого огневого взвода – едва исполнилось восемнадцать. Он прибыл в нашу часть с последним военным призывом из республики Коми, только и успев поучаствовать в событиях на Дальнем Востоке.

Когда же Япония капитулировала и вторая мировая – завершилась, у Сацико с Колей (или у Коли с Сацико) все и началось…

Было это в конце 1945 года на севере Китая – в Маньчжурии.

Наша воинская часть еще оставалась там в ожидании эшелонов для отправки на Родину, и мы временно расположились на окраине города Мукдена в бывших японских казармах.

Но скорая встреча с Отчизной стала по разным причинам откладываться и омрачаться уймой неприятностей – в Китае вспыхнула гражданская война, разгулялись банды. А что стоило наше поселение по соседству с семьями японских офицеров (!?) Ведь они были окаменело закрыты. Даже дети не обращали на нас никого внимания, на наши машины, пушки. Японская замкнутость казалась взрывоопасной…

Сегодня может показаться смешным упоминание о «пугающем соседстве». Но ведь и сегодня японское общество не очень открыто. А. тогда мы никакого представления о жизни японцев, об их женщинах, детях – не имели. Ну, кто-то слышал оперу «Чио-чио-сан», кому-то был ведом смысл слова «гейша».

Тогда ведь телевидения не было, заграничных фильмов не показывали, а радио, печать не очень распространялись о быте и характере страны Восходящего солнца. Да, мы знали, что у них есть император Микадо, самураи, смертники-комикадзы, остальной же народ был для нас массой солдат, которая только и делала, что захватывала разные страны, покоряла народы, да постоянно штурмовала наши неприступные границы. Мы, конечно, понимали, что даже таких зловредных вояк должны были производить на свет женщины. А прежде, чем эти вояки станут вояками, им нужно какое-то время побыть детьми. Но представить себе этих детей играющими в «прятки», «салочки», школьниками, наконец, – мы даже не пытались. Представить же японок работающими, студентками, влюбленными девицами, женами, кормящими мамами – просто не могли. А уж офицерскими женами – верными, заботливыми, и нас ненавидящими за то, что мы их мужей победили, пленили, а некоторых даже убили… и потом еще вообразить их способными влюбляться в нашего брата – ни в каком сне не могло присниться!..

Но именно это и произошло. Нет-нет. Это не значит, что они стали бросаться нам на шею или распахивать свои объятия… Они смогли смягчиться и открыться. Этим семьям пришлось многое преодолеть. А помогли им испытывать неприятности, боли и обиды – и немалые – разгулявшиеся тогда бандиты.

… Рядом с казармами, где мы расположились, выстроилась шеренга домов, целый квартал, – для семей японцев-оккупантов. При нас мужчин там уже не было – кто погиб, а кто попал в плен. Обитали в тех домах только женщины и дети. Вот на них то и стали нападать бандиты под лозунгом «мщения за оккупационную жестокость мужей!» Вдов и отпрысков грабили, избивали, насиловали. И делали это, как правило, по ночам.

Власти города почему-то не преследовали погромщиков. А нам мешало это делать союзническое соглашение о «невмешательстве»…

Тогда японки попробовали защититься одной лишь близостью к нам – Победителям! И как-то, на ночь глядя, их семьи разбили лагерь вокруг казарм. Им повезло – мы их не прогнали, и «мстители» не решились подойти к нашему «забору»! А после трудного объяснения с союзниками мы разрешили нашим соседям – и далее так коротать ночи.

Но это возможно было только в хорошую погоду, а в ненастье – нам, по причине душевной доброты, пришлось ютить эти семьи в казарме…

Наши люди, всегда готовые помочь потерпевшим, принимали гостей радушно. Гости же вели себя очень сдержанно. Должно быть, не могли простить себе такого унижения: спасаться под крылом Врага! Как пленённые они входили в казарму, а там, быстро отыскав темные углы, места под лестницей, – больше никак себя не проявляли. Лишь в случае дежурного обхода или неожиданной встречи с «нашим человеком» они, в каком бы состоянии не находились – сидя, лежа – вскакивали, молитвенно складывали ладони на груди, покорно кланялись и уступчиво пятились, если пространство позади них позволяло. Различали ли они нас, по званиям или возрасту, не знаю. А мы их – только по цвету халата или, как у них называется: по кимоно! Все они казались нам, как и в первые дни – на одно лицо.

Но природа ведь никогда ничего не создавала одинакового – штампы не её стихия. И пришлось недолго ждать, чтобы она это лишний раз доказала.