Другая миссис

Уилл прав: Отто не сделал ничего плохого никому из ребят в своей прежней школе. Но у него были намерение, мотив, оружие. Он нарочно пронес в школу нож. Неизвестно, что бы произошло, если б его план не раскрыли вовремя.

— Почему ты так уверен?

— Потому что я хочу верить в лучшее. Потому что я отказываюсь думать, что Отто мог отнять чью-то жизнь, — говорит Уилл.

Меня переполняет странная смесь страха и чувства вины — даже не знаю, что сильнее. Страх, что Отто мог убить женщину? Или угрызения совести за то, что допускаю такой вариант?

Речь о моем сыне. Способен ли мой сын на убийство?

— Ты не согласна, Сэйди? Ты правда думаешь, что Отто мог убить Морган? — спрашивает Уилл. Мое молчание и неуверенность говорят сами за себя. Я молча признаю: Отто действительно мог убить Морган.

Уилл шумно выдыхает. Он явно рассержен и говорит отрывисто.

— Поступок Отто никак не тянет на попытку убийства. Ради всего святого, ему всего четырнадцать. Он ребенок. Действовал в порядке самообороны: постоял за себя единственным доступным ему способом. Сэйди, ты мыслишь нелогично!

— А если логично?

— Нет, нелогично, — мгновенно реагирует Уилл. — Отто просто постоял за себя, потому что больше никто за него не заступился.

Муж замолкает, хотя я чувствую: он не все сказал. Например, что Отто взял все в свои руки из-за меня. Потому что я палец о палец не ударила даже после того, как сын рассказал мне об издевательствах. Потому что не слушала его. В школе есть горячая линия для борьбы с буллингом. Я могла позвонить и оставить анонимную жалобу или позвонить учителю и пожаловаться не анонимно. Но я ничего не сделала. Проигнорировала Отто, пусть даже непреднамеренно.

Уилл пока не обвиняет меня прямо, но я чувствую упрек в невысказанных словах. Он осуждает меня молча. Думает, что Отто пронес нож в школу по моей вине, потому что я не предложила нашему четырнадцатилетнему сыну разумной альтернативы.

Отто не убийца. Он никогда не сделал бы больно этим ребятам. Он просто испуганный мальчик, у которого куча проблем. Это совсем другое.

— Уилл, мне страшно, — признаюсь я.

— Я знаю, Сэйди, — голос мужа смягчается. — Нам обоим страшно.

— Я должна передать полотенце полиции. Мы не имеем права прятать его. — Голос дрожит, я едва не плачу.

Лишь тогда Уилл смягчается — из-за моего тона. Он понимает: мне не по себе.

— Ладно. Я отменю сегодняшние занятия, как только доберусь до кампуса. Буду дома через час. Не трогай пока полотенце.

И добавляет уже мягче:

— Мы вместе навестим офицера Берга. Вместе поговорим с ним. Подожди, пока я вернусь.

Повесив трубку, иду в гостиную — ждать. Опускаюсь на бархатистый диван и вытягиваю ноги. Если закрою глаза, то, наверное, усну. Сказываются тревога и усталость. Чувствую себя истощенной. Глаза закрываются сами собой.

И тут же распахиваются.

Меня пугает шум у входной двери — она содрогается.

Твержу себе, что это просто ветер.

Но затем раздается скрежет ключа в замке.

После нашего с Уиллом разговора прошло минут десять-пятнадцать, не больше. За это время он только-только добрался до материка, не говоря о том, чтобы дождаться, пока выйдут все пассажиры, и сесть на обратный рейс. Он не успел бы ни доплыть до острова, ни добраться домой от причала.

Это не Уилл. Кто-то другой.

Я медленно отодвигаюсь от двери, ища, где спрятаться. Но не успеваю сделать и пары шагов, как дверь резко распахивается и отлетает назад от резинового ограничителя. В прихожей появляется Отто. Рюкзак на плече, волосы припорошены снегом. Он весь белый от снега. Щеки покраснели от холода. Кончик носа тоже красный, все остальное бледное.

Сын захлопывает за собой дверь.

— Отто, — выдыхаю я, застыв на месте и прижав руку к груди. — Что ты здесь делаешь?

— Заболел.

Да, он выглядит осунувшимся, но не факт, что больным.

— Из школы никто не звонил. — По идее, школьная медсестра должна была позвонить и сообщить, что мой сын заболел, после чего я поехала бы за ним. Но этого не было. — Медсестра просто отправила тебя домой? — Я злюсь, что она позволила ребенку уйти из школы посреди учебного дня, и в то же время мне страшно: меня тревожит выражение лица Отто. Сын не должен быть сейчас дома. Почему он здесь?

Отто заходит в комнату.

— Я не отпрашивался. Просто ушел.

— Ясно. — Чувствую, как мои ноги сами отступают на дюйм.

— На что ты намекаешь? Я же сказал, что заболел. Ты мне не веришь?

Такой враждебный тон… это совсем не похоже на Отто.

Сын смотрит на меня, стиснув зубы и выпятив подбородок. Приглаживает волосы ладонями и сует руки в карманы джинсов.

— И что у тебя болит? — Я начинаю чувствовать тяжесть в животе.

Отто делает еще шаг навстречу.

— Горло.

Его голос совсем не хриплый. И он не прижимает руку к горлу, как делают, когда оно болит. Хотя, возможно, говорит правду. Сейчас у многих фарингит или грипп.

— Отец скоро приедет, — зачем-то выдавливаю я.

— Нет, — голос сына леденяще-спокоен. — Папа на работе.

— Он отменил занятия. — Я снова отступаю назад. — Возвращается домой. Скоро будет здесь.

— Почему?