Другая музыка нужна

Адвокат задал несколько вопросов про школьные дела. Он был рассеянно любезен и даже не слушал ответов мальчика. Илонка сидела потупившись, усердно теребя бахрому скатерти. Г-жа Мадьяр как ни в чем не бывало, будто в отсутствие мужа это занимало половину ее времени, рассказала о том, как она учила Мартона музыке. «Очень талантливый мальчик! — воскликнула она с чрезмерным воодушевлением и добавила, обращаясь к мальчику: — Мы непременно будем продолжать занятия!» Г-н Мадьяр пробормотал что-то одобрительное и поблагодарил жену за то, что в его отсутствие она отдавала свое время столь благородному делу. Слова адвоката звучали холодно и отчужденно.

Мартон ни за что на свете не проговорился бы о том, что они уже несколько месяцев и не присаживались к роялю, что в той комнате, где стоит рояль, творились совсем другие дела…

Илонка подняла глаза на Мартона, в них не было ни капельки смущения. Они, казалось, говорили: «Мы-то знаем кое-что, но кому какое дело!»

Потом речь зашла случайно о мошенничестве на поставках армии, и Мартон спросил:

— А много народу померзло на фронте в тех скверных шинелях и башмаках?

Адвокат прислушался к «голосу ребенка». И ему не пришлось проявить никакой особой хитрости для того, чтобы Мартон решил: дядя Илонки одного с ним мнения, — и излил ему душу. Доверчиво и взволнованно прочел он свое стихотворение «Смерть обманщикам армии!» и, словно ожидая помощи, рассказал о судьбе стихотворения.

Когда Мартон закончил, адвокат помолчал некоторое время, потом довольно грубо сказал:

— Я, дружочек, не стал бы на вашем месте совать нос, куда не следует.

— Но мой отец…

— Да, да! Вы и отцу своему оказываете медвежью услугу.

— Но, господин адвокат… справедливость… родина…

— Молодой человек, поживите еще лет двадцать, да узнайте жизнь, поучитесь, пообтешитесь немного — тогда и поговорим с вами про справедливость да про родину…

Он щелкнул подтяжкой, желая этим сказать, что разговор окончен и дальнейшее пребывание Мартона в комнате он считает излишним.

— Подумать только, какой-то щенок! И чей?.. Отец его сам шил башмаки на картонной подошве!.. — бросил д-р Мадьяр, когда Мартон ушел.

Адвокат сел за письменный стол, чтобы закончить чтение материалов следствия по делу «обманщиков армии». А час спустя явился к д-ру Лайошу Селеши, камергеру его величества короля и императора, с единственным, как ему казалось, возможным предложением.

— Надо арестовать двести — триста мелких ремесленников. Общественное мнение непременно станет на сторону этих несчастных маленьких людей. Потребует их освобождения. И это можно будет сделать, продержав их два-три месяца в предварительном заключении, А тогда удастся выпустить вместе с ними и рыбку покрупнее.

— Мы пришли точно к такому же выводу, — ответил капитан генерального штаба, не считая, правда, нужным уточнять, кто это «мы».

Он улыбнулся и встал, протянул адвокату пухлый конверт. Глаз камергера его величества короля и императора, как всегда, неприятно щурился, а губы, казалось, целовались друг с дружкой. На секунду воцарилась тишина.

Затем камергер официальным тоном сообщил, что подпоручик д-р Иштван Мадьяр зачислен до конца войны на службу в юридический отдел интендантского управления Будапештского военного гарнизона.

Камергер его величества короля и императора не счел уже нужным сообщить, что одновременно с указанием об аресте ремесленников он намерен также передать пештской полиции утвержденное военной прокуратурой указание об аресте недовольных «Непсавой» рабочих, имена которых уже давно были известны полиции, министерству внутренних дел и генеральному штабу.

Это одновременное и сопровождаемое соответствующим шумом прессы репрессивное мероприятие еще больше должно было всколыхнуть общественное мнение.

6

Несколько дней спустя приехал и отец Илонки. Военный инженер Золтан Мадьяр восстанавливал после горлицкого прорыва взорванную Перемышльскую крепость, гарнизон которой — сто тысяч обессилевших от голода венгерских солдат, — делая по пятьсот метров в час, поднял белый флаг и, рыдая, пошел сдаваться в плен. Это было 18 марта. А теперь десятки тысяч людей вновь трудились изо всех сил, чтобы при первом же случае австрийский генералитет мог опять взорвать крепость, ежели она, благодаря превосходному руководству верховной ставки, останется снова без провианта. Ведь и в начале года весь запас продовольствия отдали наступающим войскам. Так было удобнее, не говоря уже о том, что так легче было воровать провиант, отпущенный для наступающей армии.

Все это было общеизвестно. Но никто из власть имущих не возмущался и не предпринимал ничего. А те, кто возмущался, ничего пока сделать не могли. Возмущение, точно выпущенный паровозом пар, не приводило в движение колес, растворялось в равнодушном воздухе, а то и крепко обжигало, как, например, Мартона его стихотворение.

По возвращении родителей из Перемышля (почтенному военному инженеру разрешили взять с собой в крепость и жену) Илонка переехала с улицы Сенткирай к себе домой, на проспект Ракоци.