Другая музыка нужна

Толпа стояла, ждала, злобно поглядывая на парламент. Вдруг какой-то дородный мужчина поднялся из толпы на лестницу парламента и, положив руку на голову каменного льва, заговорил:

— Довольно разговаривать, действовать надо, расправиться с этим продажным строем, с этим парламентом!

— Долой войну! Даешь всеобщую забастовку!.. — закричали рабочие из толпы.

Голос Пишты Фицека прокатился по всей площади:

— Даешь гражданскую войну!..

Оратор — это был Ене Ландлер[63] — посмотрел на Пишту.

— Рабочие должны отомстить за кровавый расстрел, сынок! — крикнул оратор Пиште. — Мать одного из римских полководцев сказала своему сыну: «Я только тогда буду говорить с тобой, когда весь город заполыхает!»

— Это пожалуйста! Это мы с удовольствием! — крикнул в ответ Пишта.

— Но только чтобы партийное руководство не начало опять торговаться! — закричал кто-то из толпы.

— Если вас не удовлетворит решение партийного руководства, — сказал оратор, — то знайте, что существуем и мы. И мы будем действовать!..

…На другой день начались аресты. Теперь уже в дело вступила и полиция. Ночью арестовали Ландлера. Арестовали и еще человек пятьдесят: Пюнкешти, Флориана Прокша…

Но это была лишь первая волна арестов. Из провинции и из армии переправили потом в Будапешт всех арестованных, на кого был собран за войну какой либо компрометирующий материал.

Забастовали почта и телеграф. В провинции гремели залпы. В Нитре шахтеры швыряли в казармы динамит. В Лайошмиже да и в других деревнях и городах толпа атаковала продовольственные магазины. Улицы Будапешта за несколько дней превратились в помойку: бастовали мусорщики. Газеты перестали выходить. Правительство выпустило грозные плакаты:

«В понедельник, 24-го числа текущего месяца все рабочие обязаны приступить в назначенный час к работе. Против тех, кто не подчинится, будут приняты меры по всей строгости закона. Мобилизованные в армию и работающие на военных предприятиях будут преданы военно-полевому суду…»

Но угрозы не помогали.

Тогда один из министров внес следующее предложение:

«Арестовать всех зачинщиков массовых стачек, всех, кто препятствует рабочим приступить к работе, и прежде всего руководителей партии и профсоюза…»

Но министр обороны не согласился с ним и внес свой проект.

«Как выяснилось на допросах, — говорилось в проекте, — зачинщиками этих волнений были вовсе не вышеупомянутые руководители партии и профсоюзов; напротив, один из виднейших лидеров социал-демократов сказал следователю: «Мы всю войну занимались главным образом тем, что срывали требования рабочих, а также и стачки…»

Это им удалось и сейчас.

После недели борьбы всеобщая забастовка была сорвана.

Стало ясно: должно произойти что-то другое, к руководству рабочим движением должны прийти другие люди.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,

в которой роман «Другая музыка нужна» заканчивается тем, что и в самом деле другая музыка нужна!

1

У Мартона случались теперь такие дни, когда он был готов собакой завыть.

Что бы ни приходило на ум, все было точно пропитано мукой.

Вот ведут Петера, руки у него закручены за спину. Стоит этот могучий красавец и смотрит в упор на дула. Все в нем протестует — мозг, глаза, рот, мышцы. Но тщетно! Шесть черных точек уставилось на него.

А может, Петер и не смотрел на эти смертоносные черные точки? Может, в последний свой час он смотрел на море, на горы? А может быть, видел то, что люди называют «небесами»? Или тогда уже все смешалось, закружилось перед ним?

А что с Йошкой Франком? Если его схватят как дезертира, то и Йошки не будет. Надежно ли место, где он укрывается?

А Пирошка? С тех пор, как Йошке пришлось скрыться, она стала бледная и молчаливая.

А Тибор? Вернется ли он? Ведь совсем еще недавно Мартон даже представить себе не мог, чтобы вот так отпустить друга, отпустить одного, на страшную опасность — не стоять с ним рядом, не защитить…

А Илонка? Может, ее и не было никогда, только в воображении у Мартона? Может, он о ней в книгах прочел?

А Лайош Балог? А Геза Мартонфи? С ними он уже давно раздружился.

Думал ли раньше Мартон, что придет время, когда они встретятся и им нечего будет сказать друг другу? Уж лучше вовсе не встречаться. После каждой такой встречи сердце сжимается: будто если оно меньше станет, то и меньше боли поместится в нем.

А школа? Плохо было в школе, и без нее плохо.

А отец? Не захотел больше тачать эти башмаки — «военные тайны», и швырнули его из мастерской прямо в окопы Добердо.

А мать, а братья? Он все реже встречается с ними и все меньше разговаривает.

Есть только война, нескончаемая война…

А сам он сидит при лампе в темном помещении издательства и целый день надписывает адреса на конвертах. Безысходное существование!..

Утром встанет, поест что-нибудь, да и то самую малость — больше неоткуда взять, — и подавленный идет на службу.

Закончив работу, плетется домой, подходит к окну, выглядывает: ничего! Ложится, не раздеваясь, — тоже ничего! Гулять идет — ничего! И до того подавлен, что хоть собакой вой!..