Другая музыка нужна

Так проходит день, два. Потом настроение, будто без причины, улучшается. Потому ли что, проснувшись, он видит, как сверкает солнце на стене противоположного дома, как мелькает птица в снопах солнечных лучей, как золотятся ее крылья? Нет, наверное, не поэтому. Вчера, например, как раз эти солнечные лучи и вывели его из себя, так что он совсем пал духом.

А сегодня Мартон вылез из постели, что-то напевая. И покуда, голый по пояс, мылся под краном, неожиданно пришел к решению. Оно казалось таким же простым, как вода, что льется из крана.

Он снимает меблированную комнату и женится! Разыщет Илонку и попросит стать его женой! Ему восемнадцать лет, и он уже может жениться. И начнется великолепная жизнь!

От сочинения музыки пока откажется, будет писать стихи. Отдаст их в антивоенный журнал. Их опубликуют. Ну и гонорар какой-нибудь дадут. Купит бумагу. Напишет роман. Тема уже есть. Главный герой — скульптор. Его никак не желают признать. Тогда он лепит огромную статую Христа, замуровывает себя в нее. Статую устанавливают в кафедральном соборе, и тысячи и тысячи людей будут склонять перед ним колени. Роман выйдет. Все его прочтут, и не придется больше надписывать адреса на конвертах. Потом он сочинит пьесу. Символическую. Национальный театр поставит ее. Авария в шахте. Спасения нет. Повсюду жизнь, а здесь смерть. Он включит в эту пьесу и песню из симфонии: «А еще говорят: прекрасны акации. Солнечные лучи пляшут на них. Алые губы девушек. Ой!..»

Короче говоря, Мартон по всем правилам сошел с ума.

Он снова залез в постель. До обеда спал и мечтал. Потом встал, пообедал и ушел.

Из табачного ларька позвонил на работу и сказал, изменив голос, что Мартон Фицек заболел. На работе поверили и попросили даже передать, чтобы Мартон не приходил, пока совсем не поправится, В тот год свирепствовала испанка.

2

«Я свободен!» — звенело в нем, пока он шел по улице и разглядывал вывешенные на домах объявления: «Сдается меблированная комната». В одном объявлении сообщалось, что «в порядочной семье», в другом — что «порядочному молодому человеку».

Сперва Мартон направился в Ференцварош. Туда влекли его, очевидно, красивые названия улиц: Лилейная, Павлинья, Левкойная, Сиреневая. Дома здесь почти все были двухэтажные, и Мартону не приходилось даже подымать головы: он все равно видел небо. И вдруг он запел шубертовскую песню: «Весенние облака на небе».

Зашел в парадное. Поднялся на второй этаж. В седьмую квартиру. Звонка не было. Мартон постучался, В дверях появилась старуха.

— Я хотел бы посмотреть комнату, — сказал Мартон.

— А для кого?

— Для меня.

— Для вас? — недоверчиво спросила старуха.

— Да, для меня. А что?

Старуха поколебалась еще секунду, потом, ни слова не говоря, захлопнула дверь. Щелкнул замок.

«Это еще что такое? — удивился Мартон. — Наверное, не любит молодых. Пошли дальше».

Левкойная улица. Дверь отворил мужчина. Показал комнату. Кровать, шкаф, небольшой письменный стол.

— Подходит, — сказал Мартон. — А какая цена?

— Двести пятьдесят крон…

— На сколько времени?

— Как на сколько? На месяц.

— Ну да, я так и подумал… — пробормотал Мартон. — Хорошо, завтра зайду.

На Павлиньей улице нашел комнату с двумя кроватями. Цена — триста крон. Хозяйка, довольно молодая женщина, улыбнулась Мартону.

— Если подойдет, со временем уступлю. Дешевле отдам.

— Очень даже подходит.

— Но женщин приводить нельзя.

— Женщин?.. Да что вы!.. Я ведь женюсь.

— Вы?

— Я.

— Женатым не сдаю.

— Что ж, очень жаль…

— Мне тоже.

Мартон разговаривал так, будто у него и деньги есть, чтобы снять комнату, и будто он уже назначил день свадьбы.

Он купил два початка кукурузы, съел их, а кочерыжки аккуратно положил на железную решетку канализации. Витая в облаках фантазии, шагал как одержимый по улицам, заходил в дома и был счастлив. Правда, иногда, пораженный, думал о том, как же жить на свете молодому, да и не только молодому человеку, если меблированная комната стоит в месяц двести — триста крон. Он, например, получает сто восемьдесят. Допустим, положат ему очень высокое жалованье: пятьсот крон — все равно загадка, как прожить на них.

Но сегодня ему не хотелось решать загадок.

И он осматривал все новые и новые меблированные комнаты, хотя, в сущности, все они были на один лад. Долго вел переговоры, поглядывал иногда на кровать и воображал себе будущее с восторгом и болью. Ведь каким-то краешком души — пусть даже она и вынуждена молчать! — он чувствовал, что все это мечта.

Одна комната понравилась, потому что напротив не было дома и из окон было видно далеко-далеко: «Как прекрасно!»; другая — потому что напротив стоял четырехэтажный дом и алые лучи заходящего солнца, отражаясь от его окон, падали прямо на Мартона: «Это я опишу в романе»; третья — потому что из окна был виден Дунай, а за ним, наверху, Цитадель.

— Очень подходит.

— Тогда соблаговолите оставить аванс.

— Завтра.