Читаем Другая музыка нужна полностью

Мартон не отвечает, только машет рукой. В классе так тихо, что даже из коридора слышится скрип какой-то неплотно прикрытой двери. Ее раскачивают, должно быть, порывы ветра: каждый раз она поскрипывает неожиданно и с разными интервалами. Учитель, похолодев, смотрит на презрительный жест подростка, на его сильные руки, длинные пальцы. Пальцы распрямились, но потом, словно решив: «Черт с ним!..» — вновь прижались к теплой ладони. Высокомерие учителя как рукой сняло. Его тонкие губы задергались против воли. Подумать только: от него отмахнулись! Этим движением Мартон оскорбил учителя больше, чем если бы плюнул ему в лицо.

— Убирайтесь на место! — орет учитель. — Получайте два кола. Смотрите! — И он так прижимает руку к классному журналу, словно хочет стереть с лица земли каллиграфически выведенное «Мартон Фицек». — Видали? До конца года вас не вызову! Поняли?

Мартон не отвечает, по-прежнему молчит.

— И… и… по поведению тоже поставлю кол… И… и… доложу учительскому совету… Поняли?.. И… и… убирайтесь на место! — вопит учитель. Ему уже ясно, что ни «видали», ни «поняли» не производят на мальчика никакого впечатления.

— Убираюсь, — тихо отвечает Мартон.

— Не повторяйте мои слова.

— Я не повторяю ваших слов, — говорит Мартон еще тише, чем прежде.

— Молчать! Иначе… — вопит от ярости учитель.

— Молчу.

Учитель вскакивает. Он бледен, как стена. Мгновенье оба смотрят друг на друга в упор. Затем Мартон, которому, видно, уже все осточертело, без звука спускается с кафедры и идет на место. Ученики, мимо которых он проходит, втягивают головы в плечи, но искоса с уважением смотрят на него. Ференц Зденко, выражая минутное непреодолимое восхищение Мартоном и презрение к учителю, начинает вдруг зевать. «А-а-а…» — вонзается в тишину ничем не объяснимый нечленораздельный звук. Учитель взвизгивает:

— А вы что, как бегемот, раззевались?

Все облегченно смеются. Но учитель чувствует, что теперь смеются над ним.

— Тише!.. — орет он не своим голосом.

Смех не умолкает. Всем вместе смеяться не опасно. Надо только осторожность соблюдать, чтобы и разом оборвать смех. Как это происходит, непостижимо, но безудержный, словно вырвавшийся из одной глотки, смех обрывается мгновенно, будто его топором обрубили.

Учитель стоит. Ученики сидят. Поглядывая друг на друга. И в наступившей тишине Зденко вдруг снова шумно зевает. «Подумаешь!.. Выгонят, так в вольнослушатели запишусь». Учитель несется к дверям, распахивает их с такой силой, что они хлопаются о стенку коридора, и, обернувшись, указывает рукой на Зденко и Мартона.

— Вон! Эй, ты, убирайся отсюда! И ты тоже! — кричит он, забыв о предписанном правилами «вы», а это уже полная революция.

Зденко медленно собирается, неторопливо вытаскивает из парты пакетик с едой, словно и этим желая сказать: «Могу и выйти, меня этим не напугаешь». Мартон ждет, пока Зденко кончит со сборами. Они выходят вместе. Несколько голосов раздается у них за спиной. Подростки плавно закрывают за собой дверь.

Зденко взбирается на подоконник. Мартон останавливается перед ним, смотрит на него.

— Хороший ты парень, однако. Вот никогда б не подумал! Настоящий друг.

— Н-ну!.. — неуверенно тянет Зденко.

Он пришел уже в себя и хочет образумить и Мартона.

Мартону невдомек, что значит это «н-ну!..». Зденко разворачивает пакетик с завтраком и так же трезво, как произнес это «н-ну!..», разглядывает содержимое пакетика. Потом равнодушно сует Мартону булку с маслом и ветчиной, сам спокойно откусывает от другой и бесстрастно говорит:

— Вот и я влопался из-за тебя.

Мартон оскорблен. «А кто тебя просил?» — говорят его глаза. Зденко хочет поправиться, но только потому, что выразился, как ему кажется, неточно.

— Конечно, я сам был идиотом. Какое мне дело до другого! Каждый кузнец своего счастья.

Мартон кладет булку на подоконник.

— Почему ты не ешь? — спрашивает Зденко.

— Я не голоден. — Потом, кивая головой, бормочет, будто самому себе: — Жаль, что у человека нет хвоста, как у собаки…

Зденко выпячивает нижнюю губу.

— А при чем тут собачий хвост?

— Сразу можно было бы понять, кто как относится к тебе.

— Знаешь, ради тебя я не стану отращивать хвост! — сдержанно и с расстановкой произносит Зденко.

Мартон не отвечает. Сквозь полузамерзшее окно выглядывает на школьный двор; оттуда на него смотрят застывшие голые зимние деревья.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ




в которой г-н Фицек хочет стать помещиком и идиотом



1

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза