Другая осень

Я и сама не заметила, как стала одержима этой историей, её историей. Снова и снова приходила я на это место и думала о ней. И всё чаще – вечерами, и всё чаще – в дождь. Однажды на город опустился туман, что случается крайне редко, и мне показалось, что в этом есть какое-то предзнаменование, что вот сейчас-то я её, наконец, увижу. В тот вечер я провела несколько часов на улице, стараясь уловить шевеление чего-то белого, бесплотного.

Стоит ли говорить, что мои старания были напрасны? Я лишь продрогла до костей, да промокла, когда туман сменился тем самым мелко моросящим дождиком. Вернулась домой поздно, а наутро проснулась больной.

Не стала звонить родным, не захотела беспокоить, лишь предупредила на работе, что не выйду в ближайшие дни. В дурном моём состоянии плохо спалось, а мысли путались. Весь день я пролежала в кровати, погружённая даже не в размышления, а какие-то смутные ощущения, размытые образы. А дождь за окном шелестел, далеко унося мой и без того потерявшийся разум. Мне мерещилось мерцание золота на расшитых тканях, слышалось журчание воды в фонтанах, чудились пряные запахи, каковых в моей квартире отродясь не бывало.

Это зыбкое марево сморило меня, погрузив в чуткий, неверный сон. В том сне была ночь, блёкло освещённая лишь облачным лунным небом, и в темноте что-то копошилось, возилось, тяжело дышало. Приглядевшись, я с трудом различила смутные очертания каких-то невысоких строений и деревьев. Почему-то я стояла с ведром, беззвучно подзывая кого-то одними лишь жестами. Пыхтение сменилось слабым цоканьем коротких коготков по дереву, и на крыльцо поднялись несколько собак. В них чувствовалось напряжение, боязливая настороженность. Если бы я была собой, то непременно бы убежала, но во сне я была кем-то другим. Этот кто-то поставил ведро на землю и достал из него какой-то кусок, мягкий и влажный, и протянул его в темноту. Собаки явно откликнулись на этот жест: подошли ближе и стали принюхиваться. Внезапно ночную тьму прорезал тонкий и жалобный звук: один из псов заскулил. Другой, напротив, зарычал как-то низко и злобно. Казалось, что вот-вот разразится громогласный дружный гвалт, но тот, который был мной, вернее, внутри кого находилась я, шикнул на животных, топнув ногой и пригрозив кулаком; те притихли. А он решительно схватил за загривок одну из собак и насильно стал совать ей в морду мягкий кусок, к тому времени уже ставший холодным и липким. Посопротивлявшись немного, она всё же сдалась: сначала лизнула, затем ухватила зубами и отошла в сторону. Постепенно её примеру последовали другие псы. Он же принялся доставать эти куски из ведра, один за другим, и кидать их во тьму без разбора.

Собаки сопели, подвывали и причмокивали, зубами вгрызаясь в добычу. А я рыдала, но беззвучно, загнанная в чужое тело, словно в клетку; он тоже плакал, шёпотом приговаривая странные слова: «мано бебахш». Когда ведро было опустошено до дна, он в бессилии упал на крыльцо, свернулся комочком, как беспомощный младенец, и стал царапать себе лицо. Каким-то образом я узнала, ощутила, что он испытывал: то была слабая надежда околеть прямо тут, на этом самом крыльце, беззвучная молитва о том, чтобы уснуть и не проснуться.

Я же проснулась дома. Меня трясло, руки и ноги были холодны, хотя обогреватель работал на полную мощность. Моим первым желанием было перебраться к родителям, чтобы не быть одной. Но, поразмыслив, я пришла к выводу, что эту беду, пожалуй, можно накликать и на других, а значит, для моей семьи будет безопаснее без меня. Подремав днём, я внутренне приготовилась к продолжению.

И оно последовало. На этот раз мы находились в комнате, которую я сразу же узнала по пяти узким стенам эркера: мы были внутри дома с резной башенкой. Он сидел в кресле и дремал, рассеяно оглядываясь. Богатая обстановка поразила меня: пушистый узорчатый ковёр, бархатные шторы расшитые золотом, резные вазы с павлинами и розами. Приглядевшись, я заметила, что шторы плотно закрыты, а комната освещена множеством свечей. В этом мягком полумраке было жарко и даже несколько душно. Я слышала, как уютно потрескивали дрова. Этот звук смешивался с барабанящими по крыше и стёклам каплями дождя в причудливую, убаюкивающую мелодию. Внутренне я обрадовалась: неужели в эту ночь ничего страшного не случится? Всё казалось таким благополучным, таким добротным, обустроенным, домашним.

Наконец он встал и прошёл в угол комнаты, к небольшой печке, украшенной расписной плиткой. Кочергой приоткрыл створку и забросил пару поленьев, лежавших тут же. Дрова ярко полыхнули, возвещая о тепле. Я совсем успокоилась…