Другая правда. Том 1

Итак, Андрей начал учиться в Москве, причем заочно. Почему? С дневного отделения легко переводят на дневное. Но понятно, что на дневном требования выше и учиться труднее. Можно на вечернее, но для этого нужно работать плюс 3–4 раза в неделю по вечерам посещать занятия. Тоже напряг. А вот на заочном можно один раз принести справку с какого-нибудь места работы и дальше уже только являться на сессии два раза в год. К тому же тут и декриминализация тунеядства подоспела, можно вообще нигде не работать, и ничего тебе за это не будет. Кстати, о декриминализации… Как странно, что Владимир Юрьевич употребил в разговоре с ней этот сугубо юридический термин. Обычно люди, не связанные с правовой практикой или наукой, говорят «отменили уголовную ответственность» или даже еще проще: «отменили наказание». Грамотный, образованный, приятный в общении, обаятельный. Неужели в России еще остались такие чиновники? Впрочем, он ведь тоже «из бывших». Интересно, он к своим прежним сослуживцам относится так же, как она, Настя Каменская, к своим? Или как-то иначе?

И снова неприятное царапанье где-то внутри. Его Настя ощущала почти постоянно с того самого момента, как ее порог переступил тюменский журналист Петр Кравченко. Она так упорно отговаривает его от попыток затеять журналистское расследование и раскапывать злоупотребления следствия и дознания, призывая полностью сосредоточиться только на материалах собственно уголовного дела и постараться реконструировать событие преступления и личность преступника… Почему? Почему ей так тягостно все это?

«Я так делаю, потому что так велела Таня», — ответила она себе. И тут же перед глазами встало собственное отражение в зеркале, увиденное накануне в найденном на подоконнике осколке. «Ах ты врушка трусливая, — язвительно проговорила отраженная Настя. — Ты банально цепляешься за прошлое. За свои воспоминания о годах службы, о людях, с которыми работала бок о бок. О Колобке, о ребятах из твоего отдела, о следователях, которые были образцами профессионализма и с которыми тебе время от времени выпадало счастье столкнуться. Ты просто ужасно боишься и не хочешь выяснить, что Лёвкина и Гусарев продались с потрохами и за большие бабки посадили невиновного, потому что грязное пятно на следствии того времени автоматически пачкает и всю правоохранительную деятельность, в том числе и твою любимую работу. Если это допустили и если этого никто не заметил, значит, все сгнило на корню уже тогда. Не сейчас, в последние пять-семь лет, как ты себя утешаешь, а еще двадцать лет назад. Ты же не совсем дурочка, ты прекрасно видела с самого начала, в каком направлении все развивается и к чему идет, правда ведь? Вспомни девяносто второй год, вспомни криминального авторитета Матвея Ильича Дормана. Ты ведь ни капли не удивилась, когда Колобок пересказал вам его слова о том, как разваливаются милиция и следствие и как крепнет криминал. Ты все-все отлично понимала. И работала с открытыми глазами. Ты изнутри наблюдала за этим развалом, за тем, как начинается и усугубляется процесс гниения правоохранительной системы. Ты много раз говорила об этом и с коллегами, и с мужем. Так что ж ты теперь строишь из себя целку-невидимку? Хочешь, отвечу?» — «Ну, ответь», — с ленивой неприязнью отозвалась мысленно Настя. — «В тот момент для тебя это было настоящим, ты в этом жила и работала. А теперь это стало твоим прошлым. И тебе инстинктивно хочется его обелить и приукрасить. Так устроен человек: будущего еще нет, ценить настоящее мы не очень умеем, и все, что у нас есть и что невозможно у нас отнять, это наше прошлое. Тебе невыносима мысль, что ты была счастлива, успешна и востребована в среде воров, коррупционеров и дураков. Ты стремишься создать и сохранить для себя иллюзию, в которой двадцать восемь лет твоей милицейской жизни были прожиты не зря, не напрасно, не впустую. Достойно…»

Мимо нее ходили какие-то люди, несколько раз крепкие парни из патрульно-постовой службы проводили куда-то в боковую дверь мужчин с разбитыми в кровь лицами или молодых ребят с глупыми улыбками и безумными «обколотыми» глазами. Мужчина в дорогом костюме ворвался с улицы и что-то орал дежурному, требуя прекратить некий беспредел… Плачущая женщина, дочь которой не вернулась вовремя домой… Ее, само собой, и в прежние времена отфутболили бы, а уж теперь-то тем более. Пока как минимум трое суток безвестного отсутствия не пройдет, никто не почешется.