Другая сторона

Эта дикая область считалась в стране грез священной. В определенных местах стояли древние замшелые камни, на которых проступали неразборчивые, выветрившиеся письмена. Сюда охотники несли потроха убитой дичи, рыбаки жертвовали печень щук и сомов, крестьяне приносили сноп колосьев или складывали невысокие пирамиды из яблок и гроздьев винограда. Болото всегда милостиво принимало эти дары и поглощало их. В прежние годы, говорят, сам Патера часто приходил сюда и отваживался в одиночку приближаться по ночам к этим священным местам. Как я узнал, он приносил жертвы «матери-болоту» во имя народа грез и сочетался с ним в таинствах, в которых особое значение имели кровь и половой орган. Он уже давно не появлялся там, и сегодня эти тайны стали достоянием каждого, и все клялись «кровью Патеры» и употребляли эти слова как ругательство — следствия такого кощунства были видны повсеместно. Старый храмовый девиз — «На крови стоит безумие!» — был исполнен. И еще я хочу упомянуть о том, что синеглазое племя по ту сторону реки всегда чуралось подобных обрядов. Вдали от этих мест, среди чахлых кустарников и низкорослого хвойного леса, были вкопаны в землю пестро раскрашенные деревянные столбы. Это тоже были святилища, но другого рода. Там справляли «ночи радости». В период уборки урожая, в урочные вечера, крестьяне приводили туда возы, наполненные сеном и цветами. Землю на добрый метр покрывали пахучим слоем свежего сена. Разводили костер; из бочек, пенясь, лилось молодое вино; празднично разодетые селяне веселились от души.

После веселых историй, игр, танцев и обильного ужина костер постепенно задувало теплым, пахнущим яблоками ветерком. Парочки — каждая в своем гнездышке — оставались до утра.

В большом полуразрушенном вокзальном депо воняло как в зверинце. Едкий запах звериного помета — некоторое время тому назад у животных здесь было убежище — смешивался с затхлым духом темной зашламованной воды, стоявшей большими лужами. В сыром, заиленном зале шевелилась фигура, закутанная в плащ с капюшоном: одинокий истопник хлопотливо обстукивал проржавевший старый локомотив. Он внимательно осмотрел все детали и покрыл их обильной смазкой. Затем он снова раздул огонь в топке, и красноватые отблески осветили его потное энергичное лицо: это был Геркулес Белл.

Еще несколько недель назад он обследовал пути и привел в рабочее состояние все стрелочные переводы. Паровоз, вначале непослушный и отчаянно скрежетавший, теперь деловито запыхтел. Белл вывел его из ветхого строения. Следом за ним вылетела парочка вспугнутых сов. С помощью ранее испытанного поворотного круга американцу мало-помалу удалось вывести машину на главный путь. Запаса угля должно было хватить по крайней мере до одной из ближайших промежуточных станций.

Разогревшись от физических усилий, он скинул с себя плащ. Затем подбавил еще угля, бросил взгляд на манометр и рванул рукоятку. Старая колымага медленно пришла в движение.

Поездка была опасной, так как низкая насыпь местами обвалилась. На некоторых участках, где полотно было затоплено болотной водой, высокими фонтанами взлетали брызги, колеса скашивали буйно разросшийся тростник и оставляли за собой длинные килевые волны.

Машинист дышал сернистыми испарениями потревоженной трясины. Далеко в стороне виднелись смутные белесоватые развалины древнеперсидского поселения.

Он раздул такой огонь, что котел грозил взорваться, а топка с примыкающими к ней стальными частями раскалилась докрасна. Локомотив сильно трясло на погнувшихся и проржавевших рельсах. Выпуская густые клубы пара, он проносился мимо покинутых крестьянских дворов, вымерших хуторов, чахлых рощ. Однажды американцу пришлось затормозить, чтобы стащить с рельсов полуобглоданный труп лошади. Затем паровоз снова тронулся, пыхтя и громыхая, и через два часа остановился в открытом поле. Машинист пошуровал в топке, плюнул на раскаленный котел и спрыгнул на насыпь. Некоторое время он торопливо шагал вдоль рельсового пути, а потом скрылся в небольшом распадке, покрытом деревьями-великанами. Сухие вьющиеся растения и низко нависающие ветви мешали ему идти. После получасового перехода он увидел тускло освещенное окно, за которым высилась — казалось, до самого неба — черная стена. Американец твердой рукой распахнул садовую калитку, подкрался к окну и заглянул внутрь.