Другая сторона Эвереста (ЛП)

— Это правда. Та скорость, с которой они тащились, могла привести их к беде.

Затем вспомнился наш разговор с Алом перед отлетом в Катманду.

— Вы помните наш разговор в Хардфордшире, когда вы приехали к нам за несколько недель до начала экспедиции? Вы предсказали, что такое может случиться. Вы сказали, что в лагере 6 мы можем встретить кого-нибудь в таком состоянии. Вы даже уточнили, что этот кто-то будет из Восточной Европы.

— Да я помню.

— Не кажется ли это вам довольно странным?

Ал ненадолго задумался.

— Нет, почему же. Сейчас столько неорганизованных групп идет на Эверест, что было бы просто удивительно не встретить здесь кого-нибудь, попавшего в беду.

На этом мы закончили дискуссию и продолжили готовить еду, но из моей головы не выходил недавний разговор с венгром. Почему я не испытывал больше сострадания к нему? Почему мы не предложили ему, по крайней мере, пойти и проверить Рейнхарда, а вдруг он поправится?

Правда в том, что гора обесчеловечила меня, снизив порог чувствительности. Известие о неминуемой смерти Рейнхарда скорее удивило меня, чем шокировало. Такая подмена казалось нормой. Мое сознание твердило мне, что это лагерь 6 на высоте 8300 м, что здесь люди умирают, если что-то у них пойдет не так. Рейнхарду не помочь. Нам тоже. Идя на такую высоту, мы все добровольно заключаем с горой неписаный договор, который гласит: «Я ставлю себя в такие условия, в которых я могу умереть». Поэтому такая роскошь как жалость и сострадание часто оказывается оставленной в базовом лагере вместе с другим ненужным багажом. Если бы мы принести эти эмоции с собой, возможно, нуждались бы в них по отношению к себе. Я начинал понимать, что в действительности означает «зона смерти».

10

В 23–20 Ал погрузился в лёгкий сон, его ритмичное дыхание приглушалось кислородной маской. В полночь должен начаться день штурма.

Хотя мой организм жаждал сна, о нём не могло быть и речи. Я лежал как ребенок в канун Рождества с широко открытыми глазами, ожидание пронизывало меня как всплеск адреналина. Я лежат совершенно неподвижно, натянув на голову промерзшую ткань вкладыша.

Уставившись в темноту, внимая ветру, резвящемуся вокруг, я ощутил себя входящим в состояние спокойствия, свойственное буддистскому монаху. В своей длинноволосой юности, начитавшись Карлоса Кастанеды и Алдоуса Хаксли, я часто пытался мысленно погружаться в другое состояние сознания. Как я пытался!

Сидя в позе полулотоса в освещенной свечами спальне, окуренной благовониями, под вызывающие транс звуки гонга я ждал погружения в астральный мир. Но как бы долго я не стоял в очереди за билетом, моё путешествие так и не начиналось. Видимо, серые пригороды Лондона — не лучшая стартовая площадка для путешествия в Нирвану.

Теперь, заключенный в тонкую пластиковую капсулу, возвышаясь над всем остальным миром на 8300 метров, я непроизвольно погрузился в эйфорический транс. Маленькая палатка «Квазар» вдруг увеличилась до собора, её купол превратился в парящие в воздухе гигантские арки. Шипение кислорода в моей маске стало музыкой, похожей на звуки флейты, ветер нашёптывал слова напутствия на день грядущий.

Музыка затихла, И на её месте возникли глухие удары, отзывающиеся эхом в задней части моего черепа. Сменились и видения, теперь я ощущал себя, ныряющим в море, и мои легкие заполнялись водой.

Затем я проснулся, задыхаясь и бешено глотая воздух. Оказывается, вот почему затихла музыка — кислородный баллон был пуст. В смятении я никак не мог найти свой фонарик, а потом справиться с замерзшим клапаном регулятора на пустом баллоне.

Теперь наша палатка украсилась топким слоем инея, который при каждом движении осыпался мелкими кристаллами, морозя открытые участки кожи.

Переставив клапан на новый баллон, я установил расход, равный одному литру в минуту, и утомленный зарылся обратно в спальник.

На этот раз сладкая дрема ушла, уступив место горькой. Вдруг я вспомнил, что в десяти метрах от нашей палатки умирает Рейнхард, без всякой надежды на помощь.

Лагерь 6, который совсем недавно казался таким приветливым убежищем, когда мы добрались до него, теперь стал местом тревожным и устрашающим. То, что ничего нельзя было сделать для Рейнхарда, поставило все на свои места — все под контролем у горы. Высота со всеми её губительными действиями может забрать жизнь у сильного здорового альпиниста также легко, как у слабого ребенка. Перед лицом этой невидимой силы наше собственное предприятие казалось хрупким и обреченным на провал.

Оставшиеся двадцать минут до полуночи я лежал, одолеваемый холодным ужасом, и молился о том, чтобы не испортилась погода, чтобы выдержать предстоящее испытание, и что самое главное, не наделать ошибок. Чувство неуверенности в собственной альпинистской сноровке преследовало меня с самого начала экспедиции. Теперь я опасался какого-нибудь ляпсуса, неожиданного падения, неловкого обращения со снаряжением, как это уже случилось с «восьмёркой» на седле, всех тех ошибок, которых я старался избежать с самого начала восхождения. В день штурма даже малейшая ошибка может привести к гибели.