Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Петр Ильич сердился на самого себя за то, что не может отделаться от своих страстей, считал их порочными, но не мог устоять никогда. Младшему брату Модесту, тоже гомосексуальному, он писал:

«Меня бесит в тебе то, что ты не свободен ни от одного из моих недостатков — это правда. Я бы желал найти в тебе отсутствие хотя бы одной черты моей индивидуальности, и никак не могу. Ты слишком похож на меня, и когда я злюсь на тебя, то в сущности злюсь на самого себя, ибо ты вечно играешь роль зеркала, в котором я вижу отражение своих слабостей» (цит. по: Берберова 1997: 105).

В 1873 г. в Западной Европе разыгрался громкий гомосексуальный скандал с французскими поэтами Верленом и Рембо: Верлен стрелял в своего возлюбленного, жена Верлена обвинила его в «постыдных связях», пересуды докатились и до Петербурга. В начале 70-х также весь Петербург говорил об одном директоре департамента, изловленном полицией на гомосексуальном приключении. Это был не столь громкий, но более близкий скандал.

Мысли о монастыре оставлены. В августе 1876 г. Чайковский пишет брату Модесту (19/31 авг.): «…Я решился жениться. Это неизбежно. Я должен это сделать, и не только для себя, но и для тебя, и для Толи, и для Саши, и для всех, кого люблю. Для тебя в особенности!» Он намекал на недавнее решение Модеста принять на себя обязанности воспитателя при глухонемом мальчике Коле Конради. И дальше: «Но и тебе, Модя, нужно хорошенько подумать об этом. Бугромания и педагогия не могут вместе ужиться» (ЧПР: 253; ср. Соколов 1994: 26).

Через три недели он снова пишет Модесту:

«Что касается меня, то я сделаю всё возможное, чтобы в этом же году жениться, а если на это не хватит смелости, то во всяком случае бросаю свои привычки и постараюсь, чтобы меня перестали причислять к компании [бугров]… Думаю исключительно об искоренении из себя пагубных страстей».

Он добавляет:

«С нынешнего дня я буду серьезно собираться вступить в законное брачное сочетание с кем бы то ни было. Я нахожу, что мои склонности суть для нас обоих величайшая и непреодолимейшая преграда к счастию, и мы должны всеми силами бороться со своей природой…. Я сделаю всё возможное, чтобы в этом году жениться, а если на это не хватит смелости, то во всяком случае бросаю навеки свои привычки» (10/22 сент. 1876 — ЧПР: 253–254).

На возражения брата он отвечает 28 сентября:

«Потом ты говоришь, что нужно плевать на qu'en dira-t-on (что говорят)! Это верно только до некоторой степени. Есть люди, которые не могут меня презирать за мои пороки только потому, что они меня стали любить, когда еще не подозревали, что я в сущности человек с потерянной репутацией.

… Разве ты думаешь, что мне не тяжело это сознавать, что меня жалеют и прощают, когда в сущности я ни в чем не виноват! И разве не убийственна мысль, что люди, любящие меня, могут иногда стыдиться меня! А ведь это сто раз было и сто раз будет.

Словом, я бы хотел женитьбой или вообще гласной связью с женщиной зажать рты разной презренной твари, мнением которой я вовсе не дорожу, но которая может причинить огорчения людям, мне близким…

Во всяком случае, не пугайся за меня, милый Модя. Осуществление моих планов вовсе не так близко, как ты думаешь. Я так заматерел в своих привычках и вкусах, что сразу отбросить их, как старую перчатку, нельзя… Да притом я далеко не обладаю железным характером, и после моих писем тебе уже раза три отдавался силе природных влечений. Представь себе! Я даже совершил на днях поездку в деревню к Булатову, дом которого есть не что иное, как педерастическая бордель… Итак, ты совершенно прав, говоря в своем письме, что нет возможности удержаться несмотря ни на какие клятвы, от своих слабостей» (ЧПР: 259–260).

Письмо чрезвычайно противоречивое. С одной стороны, благо намеренное стремление жениться, с другой стороны — на ком угодно, а можно даже не женясь, лишь бы с женщиной. Ей-то какая роль предназначена? Роль маски? Прикрытия?

С одной стороны, жажда пресечь пересуды «всякой презренной твари», с другой — мнением их не дорожу, а в сущности я «ни в чем не виноват», это моя природа.

С одной стороны, твердое намерение бороться со своей природой, с другой — сознание, что это нереально.

Дальше в том же письме он пишет о предполагаемом браке: «Но я сделаю это не вдруг и не необдуманно. Во всяком случае, я не намерен одеть на себя хомут. Я вступлю в законную или незаконную связь с женщиной не иначе, как вполне обеспечивши свой покой и свою свободу». На что нужна женщина, ясно из того, что допустима и незаконная связь. А как понимается «свобода», ясно из того, что за истекший месяц, как признается композитор брату, он имел три гомосексуальных контакта. Видимо, не собирается порывать с ними.

Брату Анатолию, близнецу Модеста, он пишет: