… Мать уложила детей и проводила Пржевальского в амбар… Николай Михайлович стал часто навещать мать. Поздно вечером приходил, рано утром уходил. Хата стояла на краю деревни, и его никто не видел. Никаких разговоров не возникало.» (Гавриленкова 1999: 132).
Летом 1887 г. родилась девочка, о которой Пржевальский знал, что это его дочь. Он предлагал Ксении денег, предлагал их (якобы в помощь) Кириллу, но ни та, ни другой денег не брали. В 1888 г. Пржевальский уехал в свое последнее путешествие, и при известии о его гибели Аксинья (Ксения) на людях потеряла сознание.
Таков этот рассказ.
Если даже принять это сообщение за достоверный факт, оно само по себе не противоречит выводам о гомосексуальности Пржевальского — мало ли гомосексуалов, имевших жен, любовниц и детей. Но принятие этого дополнения к картине изменило бы наши представления о характере гомосексуальности Пржевальского, сдвинув его характеристику в сторону бисексуальности. Вопрос, однако, в том, насколько достоверно это сообщение.
Смоленские публикаторы считают его достоверным. В этом их убеждает то, что в рассказе есть некоторые подробности жизни Пржевальского, которых вроде бы простая крестьянка не могла знать, а с воспоминаниями других о Пржевальском она вряд ли могла ознакомиться. Так, в рассказе сообщается, что Пржевальский не исполнял религиозные обряды, не крестился — ни входя в избу перед иконой, ни перед едой и т. п., что он цитировал стихи о русской женщине, т. е. некрасовские, а он действительно любил и знал Некрасова, и т. д.
Далее, Марфа Мельникова, видимо, не принадлежала к обширному племени «детей лейтенанта Шмидта»: она не претендовала ни на какие выгоды и не собиралась пользоваться благами как дочь великого человека. Только состарившись (свыше 60 лет) и тяжело заболев, она выдала тайну — свою и своей матери Ксении. С 1952 г. она стала записывать по памяти страничку за страничкой рассказы своей матери об этом событии их жизни, и о ее стараниях узнали ее муж и дети, а к 1954 г. ее записи собрали, отпечатали на машинке в нескольких экземплярах и отослали в Географическое общество. В 1975 г., т. е. через 20 лет после отсылки записей, она умерла. Еще четверть века записи оставались неопубликованными.
К этим аргументам публикаторы могли бы добавить и еще один факт. Летом 1886 г. Пржевальский решил съездить в Москву к докторам: его пугала полнота и отеки ног. Доктор Остроумов, осмотрев его, посоветовал: «Держите диету, купайтесь, больше ходите, а самое лучшее — заведите-ка себе хорошую девицу: жир сразу пойдет на убыль…». Не решил ли Пржевальский последовать совету доктора? Как раз в 1886 году он и завел, по рассказу Марфы, роман с Аксиньей.
Однако, не все эти аргументы представляются мне убедительными, да и в рассказе не все рождает доверие.
Во-первых, многие подробности жизни Пржевальского и черты его личности в окрестностях знали все. Так, о том, что он недолюбливал попов, не ходил в церковь и не очень уважал религию, знали даже крестьянские детишки (Гавриленков 1889: 108–109).
Во-вторых, если верны многие детали общения крестьян с Пржевальским, это еще не значит, что верно и сообщение об интимных отношениях его с хозяйкой дома.
В-третьих, никому из своих близких Пржевальский ни разу не обмолвился о том, что у него есть дочь и не оставил ни в своем завещании, ни в своих устных предсмертных наказах никаких распоряжений на ее счет — ни обеспечения, ни подарков, ничего. Ни словечка.
В-четвертых, и это главное, весь текст совершенно непохож на воспоминания неграмотной или малограмотной крестьянки, пусть даже литературно обработанные. Он скорее смахивает на очень распространенное и подробное повествование профессионального литератора, прибегающего к стилизации диалогов под крестьянскую речь и умело использующего диалектные словечки.
Правда, дочь Аксиньи, Марфа, в переложении которой и дошли до нас все эти сведения, — это уже следующее поколение семьи, уже с образованием: один брат учился в юнкерском училище, другой был учителем русского языка. Видимо, и сама Марфа хорошо владела языком, так что воспоминания матери дошли до нас в дочернем, сильно переработанном пересказе, к тому же отделенном тридцатью — сорока годами от устного повествования матери. Если этот текст в самом деле писала Марфа Мельникова, то в ней умер незаурядный литератор. Неясно, сколь велика в этом пространном литературном тексте (он занимает 36 печатных страниц!) доля подлинного сообщения о позднем романе генерала с крестьянкой и какова тут связь с реальностью.