Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Костомаров восстанавливает его пятый, весьма мимолетный брак, на который он уже и не спрашивал церковного разрешения. В ноябре 1573 г. Иван женился на Марии Долгорукой, но, обнаружив, что она не была девственницей, на другой день после женитьбы приказал посадить жену в колымагу, запрячь дикими лошадьми и пустить в пруд на съедение рыбам (Костомаров 1: 510–511).

На шестой брак, 1575 г., он также не спрашивал церковного разрешения. Свадьбу играли в узком кругу, никаких обрядов не справляли. К этому времени Скуратова сменил новый временщик Василий Умной-Колычев, и царь женился, видимо, на его родственнице Анне Васильчиковой. Уже через несколько месяцев Умной попал в опалу, а с ним — Васильчиковы. На третий день после казни Умного царь отослал и эту жену в монастырь.

Седьмой брак был самым необычным и романтическим. Царь отверг все результаты смотра дворянских невест и влюбился в некую вдову дьяка Василису Мелентьеву, «юже мужа ее опричник закла; зело урядна и красна, таковых не бысть в девах, киих возяще на зрение царю» (Хронограф, цит. по: Скрынников 1983: 212). Детям Василисы и Мелентия, Федору и Марье, Иваном была пожалована огромная вотчина. Брак этот тоже был устроен без обрядов, только молитву прочли, и продолжался недолго — царица Василиса была много старше других жен Ивана и рано умерла.

К этому времени «дворовым» любимцем царя был А. Ф. Нагой. Он сосватал царю свою племянницу Марию. Восьмая свадьба была сыграна по всем правилам, то есть вопреки правилам, потому что разрешения церкви на восьмой брак, как и на три предшествующие, не было. Поэтому брак многие считали незаконным, а царевича Дмитрия от этого брака (это он погиб в Угличе) — незаконнорожденным. Интересно, что дружками на свадьбе были два будущих царя — Борис Годунов и Василий Шуйский, а одновре менно сыграли свадьбу царевича Федора с Ириной Годуновой.

Еще в разгар Ливонской войны Иван затеял сватовство к английской королеве Елизавете, той самой, которая держала в заточении, а потом казнила Марию Стюарт. Когда же попытки завязать военный союз с Англией про валились, царь отчитал королеву — он, де, разочаровался в ее поведении: чаял, что она сама владеет своим государством, «ажно у тебя мимо тебя… мужи торговые» управляют, «а ты пребывает в своем девическом чину как есть пошлая девица» (Послания 142). И все же теперь, потерпев поражение в войне, стал свататься снова, на сей раз при живой жене, но уже не к самой 50-летней «пошлой девице», т. е. старой деве, а к ее племяннице, 30-летней Марии Гас тингс. Царский посол Ф. Писемский заявил, что царь не станет сохранять брак с Марией Нагой: «государь взял на себя в своем государстве боярскую дочь, а не по себе, а будет королевина племянница дородна и тому великому делу достойна и государь наш… свою оставя, зговорит за королевину племянницу».

Иван Грозный из кожи лез, чтобы хлопоты об этом браке удались: он надеялся вывести Россию из полной дипломатической изоляции и поднять престиж страны после военного разгрома. Кроме того, подозревая, как всегда, своих подданных в изменах и заговорах, он хотел обеспечить себе за границей убежище. Он серьезно подумывал в случае успешного мятежа бежать в Англию. Но английский посол сообщил ему, что родство Марии Гастингс с королевой самое дальнее, а кроме того, она больна и «рожей не самое красна» — у нее лицо покарябано оспой. Царь не отступился от самой идеи, разузнавал о возможности получить руку какой-нибудь другой королевиной родственницы. Так что для Марии Нагой уже был уготован монастырь. Но смерть прервала свадебные замыслы престарелого жениха.

Что же можно сказать об отношении царя к женам? Лишь две из восьми жен — Анастасия и Василиса — пользовались расположением царя, и то Анастасия лишь поначалу обладала сексуальной привлекательностью для него. И ей он много изменял, три другие жены рано умерли, одну он убил, двоих заточил в монастырь и еще одну планировал сослать в монастырь, да смерть помешала. Это был супруг ненадежный, непостоянный, капризный и эгоистичный. Избалованный полной доступностью любого сексуального удовольствия, он смотрел на каждую новую жену как на очередную сексуальную усладу и после удовлетворения страсти быстро терял к ней интерес, помышляя о новой забаве и сопряженных с ней политических выгодах.