Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Вот так. Стало быть, знает, что бывает неприятно. Бывает афронт. И удерживается. И знает, что впоследствии мальчик может одуматься. И одну сцену успешного, благополучного совращения с минетом и «проглотом» (уходя, подросток из Фастова прошептал «спасибо»), оканчивает неожиданным «Когда настанет час расплаты за всё?» (ХГ 1: 218–219).

Правда, тот случай с харитоновским рисованием закончился так:«когда я его рисовал до трех часов ночи и попросил раздеться догола, я не осмелился и ушел в рисование. И вот что же. Так еще несколько раз он ко мне приходил… Я лежал на диване, он сидел рядом и прислонился ко мне просто дружески… и говорит вообще-то меня лет в 14 немного тянуло на мужчин. Я притянул его к себе он засмеялся мы упали на диван. Он говорил! такие слова! Вся эта жизнь, которую я избегал упоминать, он всё это знал!.. А когда ты меня тогда рисовал, он сказал, мне просто невозможно хотелось! тебе отдаться!» (ХГ1: 221–222).

Такая вот двойственность. В Харитонове как бы живут два человека — один жаден к сексуальным наслаждениям и всем мелочным удовольствиям суетной жизни голубых, другой — вдумчивый и трезвый исследователь, холодно анализирует первого и беспощаден к нему. «Я однажды попал из одного мира в другой. И так живу на разрыве двух миров. Мир семейности, верности, забот обо мне, и мир бессемейности, неверности; и заботься о себе сам» (ХГ 1: 238).

А пафос сексуального возбуждения он тут же снимает безжалостной иронией и сарказмом. Вот он, задыхаясь, излагает успешное растление:

«он так сожмется губы закусит больно больно я приостановлю потерпи потом все время будет туда хотеться ляг лягушечкой он ослабеет ну теперь говорю так полежим замрем и ты чувствуй его в себе как он в тебе как ты на нем насажен посжимай поразжимай ну как тебе хорошо — хорошо шепчет ну давай пойдем дальше тебе надо там разработать все теперь всегда будешь хотеть х. у. я. думать о х. у. е. теперь ты наконец больше не мущина скажи я больше не мущина — я больше не…» (слово «мущина» напечатано с изгибом строчек).

Тут поток лихорадочного шопота перебивается убийственным восклицанием: «ой осторожней всех глистов подавишь» (ХГ 1: 167–168).

7. Грех и гений

Николай Климонтович, хорошо знавший Харитонова, писал:

«Видимо потакая плоти, обнажая грубые формы похоти, он деромантизировал ее и оборачивал против самой себя. Гомосексуализм его был во многом формой воздержания, всякое отступление от обета целомудрия наказывалось самым чудовищным препарированием самого летучего греха, на который эллинский взгляд посмотрел бы как на сладкий поцелуй» (ХГ 2: 114).

Нина Садур, которая была еще ближе к Харитонову, подтверждает: Евгений Харитонов нес двойное бремя горя: общее горе советской интеллигенции быть «внуками Ильича» и свое личное горе быть русским верующим — и гомосексуалом.

«Я не знаю в мировой литературе примера, когда писатель-гомосексуалист так мучительно переживал бы эту свою особенность…. Читать его бывает невыносимо страшно (Это вам не дурачёк пудренный, маркиз де Сад, французский пакостник с философией на две копейки)…. Дело в том, что Харитонов — не про это, он — про уязвленность души человека. Вот здесь начинается гений» (ХГ 2: 149–150).