На этом фоне аномалией в развитии подростка можно считать его неучастие в обычных подростковых ухаживаниях за девушками — об этом его равнодушии единогласно свидетельствуют бывшие соседи и друзья. Никаких свиданий, никаких любовных записочек. Девочки его не волновали.
Вопрос о юношах остается без ответа. В автобиографии Нуреев пишет, что был в детстве и отрочестве предельно одинок. Однако опросом бывших соучеников и соседей установлено, что с детских лет и до позднего отрочества у него был один очень близкий и верный друг Альберт Арсланов, татарский мальчик, черноволосый с бархатными черными глазами, живший по соседству. Видимо, сочиняя свою автобиографию вскоре после побега, Нуреев умолчал об этой дружбе, не желая подвергать друга неприятностям. Через много лет, Арсланов подтвердил, что оба друга сидели в школе за одной партой и были неразлучны во всем, вместе увлекались занятием танцами, вместе поступали в кружки.
В интервью, которое у него взяла Солуэй, приехав в Уфу, Арсланов уверял, что оба никакого представления о гомосексуальных отношениях не имели, и даже что никаких разговоров на сексуальные темы у них с Рудиком не было. Поскольку, по меньшей мере, последнее (то есть показание, что разговоров таких не было — это с 8 и до 17 лет!) маловероятно, очевидно, что Арсланов в своем интервью попросту не был вполне откровенен. Действительно, зная наши провинциальные нравы и представления, можно с полным основанием предположить, что пожилой татарин не собирался выкладывать столь интимные подробности приезжей иностранке для публикации в мировой печати. Уж если Рудольф и от отца-то мастурбацию не скрывал, то, надо полагать, от близкого друга скрывал и того меньше. Зная, сколь необуздан и ненасытен был впоследствии Рудольф в своих гомосексуальных похождениях, можно предположить, что в такой долгой и тесной дружбе с одним и тем же мальчиком — подростком — юношей он должен был раскрыться и в этом плане, но как далеко это могло зайти, сказать невозможно — это зависит и от второго участника. Разумеется, это все одни предположения, основанные на косвенных аргументах. Никаких прямых показаний у нас нет.
А близость с женщинами? В женском обществе он чувствовал себя изначально лучше, чем в мужском. Кроме матери и сестер, ему помогали и покровительствовали в это время пожилая танцовщица Удальцова, работавшая в кордебалете у Дягилева и сосланная в Уфу, и другая питерская балерина Войтович, также из ссыльных (дочь царского генерала), преподававшая теперь танцы. Обе женщины внушали ему, что у него есть талант к танцу и что ему надо учиться в Ленинграде, в училище при Кировском театре.
3. Юность на улице Росси
В Ленинграде он оказался очень поздно, уже семнадцатилетним актером Уфимского театра. Поселился у дочери Удальцовой и пришел, вихрастый, в коричневом лыжном костюме устраиваться стажером в училище. Шел 1955 год. На просмотре экзаменатор Вера Костровицкая сказала ему: «Молодой человек, вы можете стать блестящим танцовщиком, а можете — никем. Скорее никем». Он был принят. Менее энергичный Арсланов не успел поступить в Театральный институт в Москве и загремел в армию.
В училище на улице Росси диковатый 17-летний юноша оказался в одной спальне с 19 мальчиками в возрасте от 9 до 15 лет. На ближайшей койке от него спал 14-летний Сергиу Стефанши из Румынии. Нуреев сразу же утвердил свое доминирование в спальне. Он положил под матрас свои ноты и картинки и велел Сергиу присматривать. «Если кто-нибудь тронет мои ноты — убью». Когда ему было угодно слушать Баха на проигрывателе, мальчики толпились под дверью снаружи. В вошедшего тут же летел башмак.
Вернувшись из Кировского театра, он повторял не только мужские партии, но и женские. Зажигали свет, и он требовал: «Вставай, Серж, будешь девушкой, а я твоим партнером». Бывало и наоборот. Когда однажды Серж возвращался в общежитие через «Катькин сад», какой-то мужчина внезапно схватил его за яйца. Ничего подобного о поведении Рудольфа он не вспоминает.